Колокола Истории

Особого внимания заслуживает вопрос о месте некапиталистических по содержанию явлений и их взаимодействии с капиталом. Я думаю, нам предстоит переосмыслить и переоценить Старый Порядок. До сих пор его рассматривали с позиций сначала XIX в., а затем Современности в целом. Но этот подход себя исчерпал. XX в. и его конец, равно как и конец Современности, заставляет иначе взглянуть на XIX и XX вв., а также на них вместе как на Современность и переосмыслить их оценки, данные ими как самим себе, так и другим, их высокомерные пристрастия в искусстве, их интеллектуальные достижения. В частности, переосмыслить их отношение к прошлому и особенно к Старому Порядку. Ведь господствующий вкус второй половины XX в. это в вкус социалистической буржуазии, авангарда буржуазии XX столетия, не случайно тянущейся к авангардизму и высокомерно рассматривающей все, что предшествовало ей, XVIIXIX вв. как лишь свою предпосылку, пролог к себе самой, любимой, как венцу капиталистического творения. Социалистическая буржуазия все эти сытые профсоюзные активисты и политики, адвокаты и профессора, экономисты и философы, рассуждавшие об истинной и ложной революционности, певшие Мао или Че Гевару (а до этого Сталина или Троцкого), [52]предпочитают видеть себя в розовем (в прямом и переносном смысле этого слова) цвете, как нечто антибуржуазное. Но это иллюзия. Буржуазная изнанка не становится антибуржуазной оттого, что она изнанка. Ни выворачивать старую одежду на изнанку, ни латать ее не надо. На свалку, к старьевщикам.

Вообще любовь, части западных левых интеллектуалов к массовикам-затейникам широкомасштабного террора из незападного мира напоминает мне желание дам высшего петербургского света отдаться мужику Распутину или совокупиться с догом (была такая высшесветская мода накануне революции). Эта любовь может быть объяснена на основе комбинации изучения побочных эффектов сытости и социального разложения (соцбуржуазия, бесспорно, есть разлагающаяся, загнивающая буржуазия отсюда и сбои в системе социального иммунитета) с фрейдистскими подходами. Российская революционная интеллигенция в конце XIX начале XX в. тоже «совокупилась» с мужиком, а то и с «псами» шариковыми, которых сама же кормила и обожала, которых пела. Потом пришлось плясать не по своей воле и под чужую дудку. За псами пришли еще менее развитые социобиологические существа во главе с Тараканищем. Результат известен, он противоположен концу истории Распутина. Но это к слову.

Мы должны перестать смотреть на историю революционным, либерально-марксистским, просвещенчески-прогрессистским взглядом взглядом, по сути дела, капиталоцентричным. Ведь возможно и правомерно взглянуть и иначе: на Современность с позиций Старого Порядка. Де Сад и Гойя взглянули и испугались, так что со страха чуть не сошли с ума. Или даже сошли с него. Но мы с ума не сойдём. Мы пойдём другим путём — правильным. Мы — русские европейцы — не из пугливых.

LXVIII

Так ли уж обоснован взгляд с позиций XX или XIX вв. на Старый Порядок как взгляд сверху вниз, характерный и для либералов, и для марксистов, и даже для многих консерваторов? Есть ли иные точки зрения? Конечно, есть. Вот что писал А. Герар, известный американский историк, специалист по Франции: «Если мы сравним Францию середины XIX в. с Францией середины XVIII в., то не сможем подавить чувства утраты, потери. Вроде бы так не должно быть: материальный прогресс очевиден; знание и комфорт получили более широкое распространение, чем когда-либо прежде; открылись такие источники поэзии, которые долго находились за семью печатями; наука получила огромное значение. Однако, несмотря на все это, мы видим вульгаризацию, упрощение, реварваризацию. Мы не хотим идеализировать Старый Порядок, но в своих лучших проявлениях он предложил сочетание изящества и серьезности, ума и щедрости, бодрую и активную веру в человеческую природу, в разум, в прогресс, которую мы не находим в духовно усохших элитах следующего века. Мудрость предрассудка, святость не знающей ограничений мысли, красота притворства, поклонение материальному богатству, легитимность силы все эти идеи устарели для «философов» уже задолго до 1789 г.; и сама знать быстро усваивала «философию». В той реальности, которую Леон Доде не совсем удачно назвал «глупым XIX в.», всякая глупая и грубая оплошность получала новую жизнь, новый стимул, не становясь менее глупой и грубой от того, что обрела романтический ореол или псевдонаучный ригоризм. Этот регресс правящих классов хорошо виден не только во Франции, но и во всей Европе: Екатерина II, Фридрих II и даже Иосиф II были несравненно более просвещенными, чем их наследники; Испания, Португалия и Неаполь демонстрируют то же». [53]