Но, разумеется, вся эта комбинация получилась стихийно, в силу логики исторического развития вообще и Русской Системы и коммунизма в частности. Она не была неким заговором неких сил, которые в результате ее пришли к власти. Но комбинация эта существенно облегчила демократам, реформаторам от КПСС их борьбу и на каком-то этапе — победу. Одно дело просто что-то строить и перестраивать. Это скучно. Я — ленюсь, как говаривал Емеля. Другое — делать это в борьбе с ультракоммунистами, да еще в обществе, уставшем от коммунизма и полагающем, что с избавлением от этого строя счастье привалит автоматически, только авоськи подставляй.
Разумеется, реформаторы по-горбачевски не ставили сознательно задачу демонтажа органов, выступавших в качестве зонта процесса вещественной субстанциализации жизни в позднекоммунистическом обществе. Они думали о более частных и конкретных вещах и целях и о средствах достижения этих целей. А как заметил Махатма Ганди, на самом деле противоречия между целью и средством нет; то, что избирается средством, тут же становится целью. В нашем случае — целью в борьбе за власть, тем более в коммунистической системе, где власть — это одновременно цель, и средство, и высшая ценность.
Реформаторы конкретно боролись за власть в рамках осуществления неких изменений, которые были направлены на экономизацию системы и которые объективно эту систему разрушали. Но стремились-то реформаторы субъективно к противоположному — к спасению, укреплению коммунизма. Только не на «реакционно-консервативных», а на «реформистско-революционных» рельсах. И верили в такую возможность. В триумф рыночной экономики и правового государства при сохранении коммунизма. И при сохранении себя у власти. Когда в одной из телепередач, посвященных десятилетию перестройки, М.С.Горбачёва спросили, почему же он не способствовал переходу собственности в руки номенклатуры, он ответил, что вовсе не к этому стремился. Ответил искренне. И действительно, Горбачёв не к этому стремился. А вышло — то, к чему не стремился. Если бы было иначе, то ни Горбачёву, ни тем, кто был с ним, ни тем, кто пришел после, — правящим группам позднекоммунистического СССР и посткоммунистической России — никогда не удалось бы так относительно легко заставить людей принять активное участие в специфической антикапиталистической революции. Кто не знает, куда идет, пойдет дальше всех. Более того, сможет повести за собой: неопределенность и расплывчатость целей есть лучшая карта поисков социальных сокровищ. Или — так: лучшая дудочка для гаммельнского крысолова (социального, властного, разумеется).
Я говорю «специфической антикапиталистической», потому что происходила она под квазибуржуазными, затем — буржуазными лозунгами, а еще позже — под знаменем капитала, рынка и частной собственности; потому что в ходе этой революции трудящиеся собственными руками разрушали те формы, которые в известной степени обеспечивали им «зонтик» социальных гарантий. И проводилось разрушение во имя борьбы с «тоталитаризмом», т. е. коммунизмом, «сталинизмом-брежневизмом», со «сталинско-брежневским агрессивно-послушным большинством».
Действительно ли реформаторы сознательно стремились ликвидировать систему социальных гарантий, подорвать материальное благосостояние людей, чтобы поставить их под социальный контроль? Нет, ни в коем случае, они думали о другом. Вообще — о другом. И в то же время выполняли часть операции, предписанную логикой развития системы — Русской Системы. Но реформаторы, как, впрочем, и коммунистическая власть, и антикоммунист, и диссиденты, ни эту логику, ни Русскую Систему не видели. Они видели только коммунизм и ничего за ним. О том, что за ним может что-то стоять, им не сообщили. А сами они не подумали. Реализм восприятия реальности всегда имеет социальные ограничения. Ну разве могли какой-нибудь Булганин, Кириленко или Трапезников, а с другой стороны, даже такие люди, как Сахаров или Солженицын, подумать, что за коммунизмом скрывается что-то еще — что-то более крупное. Не могли. Только коммунизм и только капитализм. Иного не дано. Оказывается — дано. На самом деле за капитализмом, например, вырисовывается нечто иное, и А.3иновьев говорит уже (не очень удачно, правда, но в «верном направлении») о «западнизме»; и за коммунизмом вырисовывается нечто иное, более крупное.