Колокола (пер.Врангель)

Мэгъ работала, не поднимая глазъ, пока уже не стемнѣло такъ, что нельзя было видѣть стежковъ. Когда наступила полная темнота, она зажгла свою жалкую лампочку и вновь принялась за работу. Ея старый отецъ, съ любовью и тоскою смотрѣвшій на нее, оставался невидимымъ ей. Какъ глубока, какъ сильна была эта любовь было извѣстно только Богу! Хотя Тоби и зналъ, что она не можетъ слышать его, онъ безостановочно разсказывалъ ей нѣжнымъ голосомъ о далекой прошлой жизни, о колоколахъ.

Поздно вечеромъ, почти ночью, послышался стукъ въ дверь. Мэгъ отворила. На порогѣ показался какой-то неопрятный, съ потупленными въ землю глазами, печальный, полупьяный человѣкъ, съ длинной всклокоченной бородой, растрепанный, но тѣмъ не менѣе сохранившій слѣды былой красоты и стройности.

Онъ не двигался съ мѣста, ожидая разрѣшенія Мэгъ войти въ комнату. Отступивъ шага два, Мэгъ остановилась, молча смотря на него глазами, полными скорби. Наконецъ желаніе Тоби исполнилось:- передъ нимъ стоялъ Ричардъ!

— Могу я войти, Маргарита?

— Да, войди!

Еслибы Тоби раньше не узналъ въ этомъ человѣкѣ Ричарда, не узналъ его, пока тотъ не проронилъ ни одного слова, то теперь, слыша его сиплый, прерывающійся голосъ, онъ не могъ бы и предположить, что Ричардъ могъ такъ говорить!

Въ комнатѣ было всего два стула. Мэгъ дала ему свой и приготовилась слушать его, стоя на нѣкоторомъ разстояніи отъ него.

Ричардъ сѣлъ, уставившись тупымъ, разсѣяннымъ взглядомъ въ полъ, улыбаясь какою то жалкою, безсмысленною улыбкою. Онъ, казался до такой степени опустившимся, до такой степени безнадежно махнувшимъ на себя рукою, до такой степени погибшимъ, что она закрыла лицо руками и отвернулась отъ него, чтобы скрыть отъ него охватившее ее отчаяніе! Вызванный изъ оцѣпенѣнія шелестомъ ея платья или другимъ незначительнымъ шумомъ, Ричардъ поднялъ голову и заговорилъ съ такимъ видомъ, будто только что вошелъ:

— Все еще за работою, Маргарита? Какъ ты, однако, трудишься. Всегда такъ поздно?

— Да, обыкновенно.

— И начинаешь рано утромъ?

— Рано утромъ.

— Такъ и она мнѣ говорила. Кромѣ того, она говорила, что ты никогда не устаешь или по крайней мѣрѣ, никогда не показывала усталости, все время пока вы жили вмѣстѣ, даже тогда, когда бывала совершенно изнурена и работою и голодомъ. Да, впрочемъ я тебѣ это говорилъ уже, въ послѣдній разъ, какъ былъ у тебя.

— Да, — отвѣтила она, — и я просила тебя никогда больше не говорить со мною объ этомъ. И вѣдь ты мнѣ тогда торжественно обѣщалъ исполнить мою просьбу, Ричардъ.

— Торжественно обѣщалъ! — возразилъ онъ съ идіотскимъ смѣхомъ и тупымъ взглядомъ, — торжественно обѣщалъ! Конечно, торжественно обѣщалъ! Но что же мнѣ дѣлать, Маргарита? — послѣ довольно продолжительнаго молчанія, какъ будто вдругъ проснувшись, проговорилъ онъ, съ внезапно охватившимъ его оживленіемъ. — Какъ поступить мнѣ? У меня силъ больше не хватаетъ. Она опять приходила ко мнѣ.

— Опять! — воскликнула Мэгъ. — Она такъ много думаетъ обо мнѣ! Она опять приходила?

— Разъ двадцать, — сказалъ Ричардъ. — Она просто преслѣдуетъ меня, Маргарита. Она ходитъ за мной по улицамъ, и все суетъ мнѣ въ руки вотъ это. Я слышу ея шаги, когда работаю (положимъ это случается не часто) и не успѣваю повернуть головы, какъ въ ушахъ моихъ раздается ея шепотъ: «Ричардъ, не оборачивайтесь; ради всего святого, передайте ей это». Она мнѣ приноситъ его на домъ, присылаетъ въ письмахъ. Приноситъ ко мнѣ на домъ; кладетъ на порогъ двери. Что могу я подѣлать? Взгляни на это!

И съ этими словами онъ показалъ Мэгъ небольшой кошелекъ, который онъ держалъ въ рукахъ, позвякивая лежащими въ немъ монетами.

— Спрячь его! — сказала Мэгъ, — спрячь его! Когда опять увидишь ее, Ричардъ, скажи ей, что я люблю ее всею душою; что никогда не засыпаю, не благословивъ ее мысленно, не помолясь за нее. Что во время моей долгой одинокой работы, я всегда думаю о ней, что и днемъ и ночью я не разлучена съ ней. Что, если завтра придетъ моя смерть, — послѣднею моею мыслью будетъ она. Но, что я не могу видѣть этихъ денегъ!

Онъ медленно отвелъ свою руку съ зажатымъ въ ней кошелькомъ и проговорилъ съ серьезностью пьяницы:

— Я говорилъ ей все это, не разъ говорилъ, и такъ ясно, какъ только возможно. Сколько разъ я относилъ этотъ кошелекъ обратно и оставлялъ его тамъ. Но когда она вь послѣдній разъ пришла ко мнѣ и стояла передо мною, лицомъ къ лицу, то что могъ я сдѣлать?

— Ты видѣлъ ее? — воскликнула Мэгъ. — Ты ее видѣлъ! О! Лиліанъ, моя дорогая дочь! Лиліанъ! Лиліанъ!

— Я ее видѣлъ, — продолжалъ Ричардъ, не отвѣчая прямо на вопросъ Мэгъ, а преслѣдуя теченіе собственныхъ мыслей. — Она стояла передо мною, вся дрожащая. — «Какъ выглядитъ она, Ричардъ?» «Говоритъ-ли она когда нибудь обо мнѣ?» «Похудѣла-ли сна?» «Кто сидитъ за столомъ, на моемъ мѣстѣ?» «Не сожгла ли она пяльцы, на которыхъ когда-то обучала меня работать, Ричардъ?» — Вотъ что она говорила мнѣ тогда, стоя передо мною, — повторилъ Ричардъ.

Мэгъ подавила рыданія, съ глазами, полными слезъ, склонилась она къ нему, боясь проронить слово.