Колокольня Кваренги: рассказы

Папа оторопел вторично.

— Простите, Нина Антоновна, я никогда об овцах не писал… Я их, если честно признаться, почти не видел…

Тут оторопела Нина Антоновна. Она лихорадочно стала перебирать в голове инициалы: А. Ж., И. Г., снова А. Ж., — …и, окончательно запутавшись в них, вдруг сказала:

— Я с удовольствием прочла ваше пособие по самбо и считаю, что…

Папа рассмеялся и сказал:

— Что вы? Я пьесы пишу. И кое-что для эстрады… Но пьесы никто не ставит.

Нине Антоновне вдруг стало легко. Она почувствовала, что может помочь этому человеку.

— Знаете что, — задорно сказала она, — приносите… Мы поставим. Наш драмкружок занял второе место по району. Приносите ваши пьесы.

— Спасибо, — сказал папа, — я очень признателен, но они у меня для взрослых.

— А мы и Достоевского ставили, — сказала Нина Антоновна. — Она похлопала папу по плечу. — А Александра не ругайте. Он — не хулиган. Он просто не подумал.

Папа поблагодарил Нину Антоновну, обещал принести пьесу и вышел.

Он шел по улице, светило солнце. Папе было хорошо!

Режиссер его уже ждал. Это был еще молодой, но уже сытый человек. Он встал из-за стола, подошел к папе и крепко обнял его. Папа был тронут — он впервые видел этого человека.

— Я давно искал такую пьесу, как ваша, — начал режиссер. — Это то, что нужно именно нашему театру. Животрепещущая тема, неожиданное решение, яркий язык, сочные характеры! К тому же, бездна юмора! Огромное вам за нее спасибо. — Режиссер протянул папе пьесу. Папа обалдел.

— Я надеюсь, вы меня понимаете, — сказал режиссер.

Папа ничего не понимал. Он переводил взгляд с режиссера на пьесу и обратно и ничего не понимал.

Режиссер понимающе улыбнулся.

И тут папа заметил, что конверт, в котором он прислал пьесу в театр, не распечатан.

Папе стало невыносимо весело. Таким веселым он был всего дважды в жизни, и оба до того, как начал писать. Первый, когда познакомился с будущей женой; второй, когда после операции ему сказали: «Будете жить!».

Папа начал хохотать, и вдруг сказал:

— А вы знаете, я того… — классик…

Режиссер перестал хвалить пьесу и уставился на папу.

— Классик, классик, — повторял папа. — Можете не сомневаться.

— Не понял, — сказал режиссер.

— А вы подумайте, — ответил папа, встал и вышел.

Когда папа пришел домой, Саша сказал ему, что звонил режиссер.

— Ну и черт с ним! — бросил папа, чем страшно удивил Сашу.

Весь вечер папа вел себя крайне странно и непоследовательно. Вновь позвонил режиссер и умолял папу дать прочитать пьесу, но папа не дал! Потом папа позвонил сам и сказал кому-то, что ни о каких часах писать не намерен!

— Кому Мухаммед подарил, тот пусть и пишет! — сказал папа и бросил трубку.

Затем он подошел к Саше и вручил подарок — беговые коньки.

— За что? — растерялся Кац-младший, но вместо ответа получил подзатыльник. Затем папа встал посредине комнаты, расставил ноги, скрестил на груди руки и начал читать:

Белеет парус одинокий 
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой,
Что кинул он в краю родном?..

Папа читал весь вечер. Сначала он читал поэзию, затем перешел на прозу. К полуночи папа выдохся.

— Вот это — классика! — сказал он и попросил чаю с лимоном.

На следующее утро на втором этаже школы, где учился Кац-младший, на стене, где висели портреты классиков русской литературы, между Чернышевским и Гоголем появился портрет папы Каца. Он был немного больше остальных, но не потому, что Саша ставил папу выше великих писателей, а только потому, что другого дома не оказалось.

Портрет висел долго, до большой перемены… Затем его сорвали, а Саше поставили двойку по поведению. Может, папа обиделся за сына, может, за свой портрет, может, еще за что — неизвестно, но вскоре они все решили уехать… От Нины Антоновны, от режиссера, от шейха Мухаммеда и его часов… Нина Антоновна очень шумела.

— Видали мы русских классиков, которые уезжают!!! — кричала она.

…Кац-младший уже забыл ее. Он прекрасно говорит по-английски. Папа английский учить отказывается. Он бродит по Манхэттену и твердит свой «Белеет парус…» Что с него взять — русский классик!..

ТАНГО СОЛОВЬЯ

Круглый год он носил фетровую шляпу с большими полями, но все мальчишки во дворе знали, что под шляпой у него лысина. Трудно сказать, когда это заметили. Возможно, когда он здоровался, слегка приподнимая шляпу и наклоняя голову.

Во дворе все знали друг друга, все друг с другом здоровались, слегка наклоняя голову, а из настежь открытых окон всегда неслась одна и та же мелодия — «Танго соловья».

Но он уже давно перестал снимать шляпу, он кланялся в шляпе, и все равно все знали про лысину. Вполне возможно, что обо всем разболтала соседка — дома-то он ходил без шляпы. А она могла разболтать, поскольку полы в местах общего пользования он мыл чрезвычайно плохо, и за ним приходилось перемывать. Короче, причина так и осталась невыясненной, но все обитатели дома, до двенадцати лет включительно, знали, что под шляпой ничего нет…