Колокольня Кваренги: рассказы

И вот однажды, когда папа уехал в командировку — он время от времени поднимал то сельское хозяйство, то промышленность, то искусство, а мама, как всегда, занималась окончательной ликвидацией безграмотности среди некоторых частей населения, — бабушка с дедушкой завернули меня в покрывало и понесли куда-то, на самую окраину городка, в какой-то домик, откуда вскоре вынесли, но уже не того меня, а меня с пережитком…

В свое оправдание должен сказать, что я яростно сопротивлялся. Я кричал, отчаянно махал руками, одновременно дергал обеими ногами и даже укусил склонившегося надо мной бородатого человека с ножом в руках — но силы были явно неравными…

Через некоторое время появились мои родители и, хотя они были идеологически подкованы и чрезвычайно бдительны, они, к сожалению, ничего не заметили… Тем более, атмосфера, созданная дедушкой и бабушкой в этот вечер, была необыкновенной: в центре их комнаты, на стене был повешен портрет Свердлова, весь вечер граммофон, одолженный у соседей, играл революционные песни и марши, и, наконец, бабушка с дедушкой преподнесли папе новое издание истории партии…

Очевидно, это уже было чересчур, потому что папа подозрительно спросил:

— Что-нибудь произошло, Моисей Соломонович?

— Нет, нет, что вы, — возразил дедушка, — просто скоро годовщина нашей революции.

Слово «нашей», произнесенное дедушкой, заставило папу содрогнуться, и он еле удержался, чтобы как следует не ответить этому «бывшему», еще совсем недавно занимавшемуся эксплуатацией человека человеком.

Это действительно было так… До того, как дедушка, после одного из постановлений, передал добровольно свою мастерскую государству, в ней работало двое — он и его брат, и, понятно, эксплуатация человека человеком была налицо — он нещадно эксплуатировал брата, а брат — его, причем каждый день с раннего утра до позднего вечера.

После добровольной отдачи мастерской, никакой речи об эксплуатации, естественно, быть не могло, дедушка сидел целыми днями дома, поскольку кому нужен бывший эксплуататор?..

Дедушкин брат Иосиф, почувствовав, что без эксплуатации ему не жить, подался в Америку, где продолжал заниматься эксплуатацией, правда, на сей раз, самого себя, продавая горячие сосиски простым труженикам в районе Бронкса…

Дед тоже было решил махнуть в Америку, но при посадке на корабль его неожиданно схватил приступ аппендицита, и он навсегда остался на родине… Потом он всегда возмущался, когда говорили, что аппендицит не опасная болезнь.

— Я прошу вас, Моисей Соломонович, — все-таки не выдержал папа, не говорить про революцию «наша». Вы к ней не имеете никакого отношения!

— Я вас не понимаю, Абрам Исаакович, — возразил дедушка, — то вы меня обвиняете, что я не принимаю революцию, а когда я ее, благодаря вашему влиянию, понемножку начинаю принимать, так вы мне заявляете, что она не моя!

— Послушайте, — сказал папа, — не трогайте революцию вашими руками… Если б не ваш аппендицит, вы бы давно уже были где-нибудь… на Уолл-Стрите…

Дедушка был добрым человеком, он прощал многое, но аппендицит… Это была его боль, его несостоявшиеся мечты, дальние, новые страны, безбрежный океан…

Для дедушки слово «аппендицит» было все равно, что для папы слово «революция». И, как папа не прощал, когда трогали его революцию, так дедушка не прощал, когда трогали его аппендицит.

— Знаете что, — произнес дедушка, — если бы не мой аппендицит — я бы вас, уважаемый Абрам Исаакович, слава богу, не узнал. Спокойной ночи.

Дедушка снял с граммофона пластинку с революционными песнями, подошел к шкафу, достал оттуда талэс, натянул его на себя и, прямо на глазах у оторопевшего папы, начал молиться… Папа растерялся, такого откровенного вызова от дедушки он еще не получал. Тем временем голос дедушки креп, он читал молитву все громче и громче, и тогда папа развернул свой потрепанный экземпляр краткого курса и, повернувшись лицом к Якову Михайловичу Свердлову, стал вслух читать его. Он читал четко, ясно, взволнованно, и его голос перекрывал голос, доносившийся из-под талэса, от восточной стены. Да, так оно и должно было быть — ведь папа читал не какую-то там библию, а пятую главу…

Но тут дедушка откашлялся и стал набирать силу.

Из-под талэса понеслись трубные звуки, и, наконец, их голоса сравнялись, их фразы переплетались, и уже не ясно было, кто что читал — дедушка под талэсом богу пятую главу или папа Якову Михайловичу — библию.

Папа не мог допустить такого. Он собрал все свои силы и на некоторое время вновь захватил лидерство:

— «На всех этапах социалистического строительства», — гремел папин голос.

— «Барахату адонай», — доносилось из восточного угла.

— «Под непосредственным руководством…», — кричал папа, и вдруг его голос сел… Видимо, сказались многочисленные выступления в области, когда он подымал сельское хозяйство и литературу. — «Наш мудрый вождь и учитель», — хрипел папа.

— Что с вами, Абрам Исаакович? — поинтересовался дедушка из восточного угла. — Вам помочь?

— «Наше неустанное движение вперед…», — продолжал хрипеть папа, — «…под знаменем всепобеждающего…»