Колокольня Кваренги: рассказы

Она всегда уходила в школу раньше папы… Папа, как всегда, опоздал, но на него никто не обратил внимание. Вся школа плакала. Учителя во главе с директором голосили, как плакальщицы на турецких похоронах. Географичка ревела так, что было слышно за Полярным кругом; химичка выла с каким-то шипением, напоминавшим бурную реакцию окисления, француженка плакала тихо, как мадам Бовари.

Директор — преподаватель военного дела — сурово икал, вытирая скупые слезы носовым платком, который он носил за голенищем.

Все плакали по-разному, но самозабвенно и дружно. Не плакал только папа. Более того: он смеялся. Боже упаси — не над Сталиным. Он читал Джерома. Как раз накануне великого траура его приятель Вышеславский дал ему «Трое в лодке…». Не думаю, что он сделал это специально… Вряд ли Вышеславский знал что-либо о предстоящей смерти вождя… Короче, в день великого траура папа сидел на батарее в коридоре, читал Джерома и ржал…

Вначале папин смех не прорывался сквозь дружный плач, но, когда пошли более смешные места, папин гогот стал разноситься по школе… Сперва его приняли за плач зоологички — ее вой напоминал страшный смех австралийской птицы кукабары. Но когда она на секунду затихла, гогот тем не менее продолжался, что вызвало у педагогического персонала какую-то тревогу…

Первой наткнулась на папу физичка.

— Мальчик, — спросила физичка, — почему ты не плачешь?..

— А чего я должен плакать? — спросил папа.

Физичка потрогала папин лоб…

— Бедный мальчик, — сказала она, — бедный мальчик…

— Это особенно тяжело для детей, — повторяла она в учительской, — какое несчастье, какое несчастье!

Вторым обнаружил папу физрук…

Папа как раз ржал во все горло.

Физрук когда-то проходил основы медицины и сразу все понял.

— Нервный смех, — решил он про себя…

Он подошел к папе и несколько раз встряхнул его.

Папа испугался.

— Лучше плачь, — сказал физрук, — плачь, будет легче… — Он еще пару раз встряхнул папу и пошел в учительскую…

И, наконец, на папу набрел директор, направляясь в туалет.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он. — Ты почему не плачешь со всем классом?

— Я не могу плакать хором, — ответил папа, — я один…

— Не вижу, чтобы ты плакал один, — сказал директор…

— Не могу я на людях, — говорил папа. — Вы уйдите, я заплачу.

Папе не терпелось продолжать чтение Джерома, но директор не уходил.

— Что ты там прячешь за спиной? — спросил он.

— Физику, — соврал папа. — У нас завтра контрольная.

— Никаких контрольных не будет, — сурово сказал директор. — У нас траур, а тебе смешно.

— С чего вы взяли? — спросил папа.

— Я вижу, — сказал директор, — ты улыбаешься… Честные люди всей планеты скорбят, даже в Израиле плачут, а ты смеешься.

— Я не смеюсь, — сказал папа.

— Раз не плачешь — значит смеешься, — отрезал директор. — Третьего не дано…

И он ловко выхватил из-за папиной спины Джерома…

— Даже двоечники плачут, даже хулиганы, даже в Израиле, — вновь начал он. — А ты, сын учительницы, читаешь какого-то Джерома…

В это время из учительской вышла группа зареванных учителей. Среди них была и бабушка. Бабушка плакала как и все, не хуже и не лучше, но, завидев папу с директором, — прекратила…

— Полюбуйтесь, — сказал директор, — полюбуйтесь, как Кушнер ведет себя в день всемирного траура.

— Почему всемирного? — спросил папа.

Директор был озадачен.

— А какого же? — недоуменно спросил он. — Честные люди скорбят всюду, даже в Израиле… Такой уж траур!

Папа хотел сказать: всероссийский… Или всесоюзный… В Америке ведь не скорбили…

Но бабушка его опередила. Она мгновенно оценила обстановку.

— Не слушайте его, — прокричала она. — Он обалдел, он ошалел от горя…

— Ничего я не обалдел, — сказал папа, — никакой он не всемирный. Кто скорбит, а кто и смеется…

— Ну, — шумела бабушка, — вы видите? Ребенок потерял от горя рассудок…

— Почему же он тогда не плачет? — ехидно спросил директор. — Не плачет, когда плачут все, даже в Израиле…

— Нечем, — печально сказала бабушка, — он уже все выплакал.

Даже в день великой скорби бабушка была находчивой. А что ей оставалось — в тот год она кормила всю семью.

— У него уже нет слез, — сказала она, — нет!..

На этот раз папа кивнул головой: он был согласен.

— Когда же это он успел их выплакать? — спросил директор. — Товарищ Сталин умер только сегодня…

— До школы, — заявила бабушка, — он плакал с пяти часов утра…

— Маловато, — сказал директор, — товарищ Сталин заслуживает большего… Маловато…

— А он будет еще, — заявила бабушка. — Он у меня еще поплачет.

Бабушка посмотрела на папу.

— Плачь! — приказала она. — Плачь, паршивец!

— Не хочется, — сказал папа. — Чего я должен плакать…

Все остолбенели.

— Он посадил отца в тюрьму, — продолжал папа. — Нечего мне по нему плакать…

Бабушка никому не дала раскрыть рта. Потому что, если она это б допустила — она бы уже больше не работала, а поехала бы с папой и его младшим братом к дедушке.