Колокольные дворяне

«Чудотворная икона Знамения Божией Матери принадлежала Абалацко-Знаменскому монастырю, основанному в 1783 году, расположенному на правом берегу Иртыша. Икона была доставлена по распоряжению епископа Гермогена. Однако праздник был омрачен инцидентом, произошедшим во время богослужения в церкви. По указанию священника дьякон провозгласил многолетие (молитва о продлении дней императорской фамилии). Это было неблагоразумно со стороны священника и могло только повлечь за собою репрессии. Солдаты со смертными угрозами требовали смены священника. Этот инцидент омрачил светлые воспоминания, которые должны был сохранить об этом дне», – напишет позже швейцарец Пьер Жильяр, учитель великих княжон и цесаревича Алексея.

«Тобольский совет требовал ареста виновных священников и ужесточения режима заключения Романовых. Однако епископ Гермоген не дал священников в обиду и отправил их на некоторое время из Тобольска в один из монастырей. На запрос депутатов Совета по поводу происшедшего Гермоген в письменной форме дал обстоятельный ответ, в котором подчеркнул, что, во-первых, „Россия юридически не есть республика, никто ее таковой не объявлял и объявлять не правомочен, кроме предполагаемого Учредительного собрания“; во-вторых, „по данным Священного Писания, государственного права, церковных канонов и канонического права, а также по данным истории, находящиеся вне управления своей страной бывшие короли, цари и императоры не лишаются своего сана как такового и соответственных им титулов“, и в связи со сказанным в поступке духовника Романовых, отца Алексея, „ничего предосудительного“ он не усмотрел». (Буранов Ю.А., Хрусталев В.М. Гибель императорского дома, М., 1992, С. 167–168.)

Напомню еще раз, что и само отречение трудно считать действительным. Объявить об отречении Царя мог только его преемник. А преемник – великий князь Михаил – и сам двумя днями позже отрекся от престола: спасибо, не надо, не готов я к роли Царя, да и зачем мне чужая роль, настоящий Царь здоровехонек. Но и это не помогло, несколькими месяцами позже великого князя Михаила в Перми пристрелили. Ни суда, ни следствия, вместе с секретарем пристрелили, в лесу. Вытащили из гостиницы, увезли на моторе, убили и бросили. Подлинность этого факта никто почему-то не оспаривает.

Все эти тонкости и спорные моменты во времена революций никого не интересуют, но даже отъявленные негодяи со всеми признаками душевной коррозии, вызванной полнейшим отсутствием закона (и ленинским лозунгом «Нравственно все, что идет на пользу революции!»), не забывают: а если вдруг удача отвернется?

И есть законный царь, живехонький. Живой.

Слово «живой» превращалось в скрытую и постоянную угрозу – короче говоря, очень мешало ленинцам работать над построением самого справедливого в истории мирового сообщества разбойников с большой дороги. В Кремле спокойно никому не спалось, страхи по ночам мучили. «Мы не можем оставлять живое знамя в руках наших врагов» – (самый человечный человек так и называл законного российского монарха – живое знамя). Подразумевая, должно быть, что знамя должно быть мертвым. Поэтому жить Царю оставалось совсем недолго. Смерть его вряд ли поможет вождю мирового пролетариата побороть страх, но как терапевтический акт – казалась необходимой. И чтобы уж совсем ничего не снилось – убить царя нужно было вместе со всеми домочадцами. С лейб-доктором, поваром и комнатной девушкой Демидовой.

Убить со всеми, кого он любил. С женой и пятью детьми. Тогда – красиво. «Революцьонный держите шаг».

Из дневника Императрицы Александры Федоровны: «Всенощной не было, потому что наш священник был вынужден уехать на несколько дней из-за неприятных выдумок. Он невиновен».

А чуть ранее, 10 декабря, она писала об отце Алексее в письме Анне Вырубовой, я скажу позже, как доставлялось это письмо. Впрочем, и сейчас могу рассказать. Внук Георгия Васильева – тот самый, откликнувшийся на мой зов, – гордился, что его дед, средний сын священника Алексея Васильева, неоднократно командировался для доставки этих писем царицы, он наладил связь с Петербургом. Георгий вызвался быть курьером для ссыльной царицы. И что не перестает удивлять – у него получалось! В то дикое время – из Тобольска в Петербург! – когда поезда грабили, когда выворачивали карманы наизнанку, повсюду разгул беспощадной анархии – застенчивый интеллигент Георгий (а он был именно таким, священник Васильев к образованию своих детей подходил серьезно, старший сын Александр окончил Варшавский университет, Георгий учился в Тобольской семинарии), утонченный и гибкий, – неоднократно встречался с Анной Вырубовой, передавал письма и посылочки.

В письме Царицы слышится повышенная озабоченность. Ведь нарушено главное для нее – православный ритуал. Соблюдение святых правил. И она бессильна что-либо сделать. Она только пишет об этом, оставляет свидетельства, чудесным образом сохранившиеся.