Колония нескучного режима

Вошла в замызганный туалет, плотно закрыла за собой дверь. Осмотрелась. Окна накрепко затянуты мелкой металлической сеткой поверх решёток, так что к стёклам доступ перекрыт надёжно. Зеркала в туалете, само собой, не имелось и быть не могло. С трудом, преодолев сопротивление в шейных позвонках, запрокинула голову к потолку. Там, слева и справа от унитазных кабин, внутри полусферических железных решёток, крепились два таких же полусферических светильника, матового стекла. Потолок был метра три с половиной, не меньше, и поэтому путь до лампового стекла был так же невозможен, как и до оконного. Она медленно пошла вдоль кабин. Зашла в одну и замедленным движением руки спустила воду из бачка. Затем ещё раз. Вода ещё не успела набраться по новой, но Ниццу это не интересовало. Вернее, не это её уже интересовало. Изо всех сил она дернула за продолговатую керамическую ручку бачка, прицепленную на метровую стальную цепочку. Ручка, вместе с цепочкой, оторвалась от ушка, на котором крепилась, и оказалась в руке у Ниццы. Ницца прицелилась и изо всех сил метнула тяжёлый керамический «огурец» в потолок, пытаясь попасть в светильник. Причём так, чтобы торец «огурца» не задел ячею защитной решётки и влетел в стеклянный колпак светильника. С первого раза это ей не удалось. Ручка бачка ударилась о решётку и с грохотом упала на кафельный пол. Тогда она, тщательно прицелившись, осуществила вторую попытку. И на этот раз результат был таким же. Так же получилось и на третий, и на четвёртый раз. В лихорадке, словно заведённая, Ницца бросала и бросала проклятый «огурец» до тех пор, пока вдруг откуда-то сверху ей на голову не посыпались крупные осколки матового стекла. Получилось. Она стояла посреди туалета для сумасшедших женского пола и смотрела на рассыпанные по мокрому кафелю осколки разбитого колпака, испытывая настоящую, животную радость от того, что у нее всё получилось. Всё, что она задумала. От того, что осталось немного. Совсем немного — до конца её позора. Её мучений. Её бестолковой борьбы за призрачную справедливость. И никогда она не родит им их ублюдочного ребёнка. Не дождутся. Не потому, что запугали, — потому что она сама так решила. А они уже больше не запугают. У них это просто не получится. Она не даст им такой возможности. Потому что умрёт. Сейчас. Здесь. В этом нужнике, где испражняются безумцы. Такие же безответные растения, каким они намереваются сделать и её, Ниццу Иконникову. Потому что теперь ей уже всё равно. Ей не к кому возвращаться домой. Её не ждет больше любимый человек, которого она не сумела удержать рядом с собой. Которого она предала, потому что в животе её чужое дитя, не его. И даже не известно, чьё. Какого из тех двух ублюдков?

Она опустилась на влажный кафель, сгребла в горсть часть осколков, и, словно пляжную гальку, просеяла их через пальцы. Задержался самый крупный, остальные провалились вниз. Она повертела его в руках, высматривая грань поострей. Затем задрала подол холщовой рубахи и несильно провела этой гранью по ноге, около колена. Образовалась неглубокая царапина, к середине которой начала стягиваться толстая кровяная капля. Быстро набрав достаточный вес, разбухшая капля медленно поползла вниз по ноге, оставляя за собой тонкий красный след. Ницца смотрела, как утекает эта капля, как уводит вслед за собой живое тепло её тела, перенося себя из этой тёплой привычной жизни в быструю и холодную смерть… или даже не холодную, а, наоборот, спасительную… и не смерть вовсе, а жизнь… но другую… далёкую и непознанную… там, где ждёт её мама, Татьяна Ивановна Гражданкина, которую она никогда не видела и не знала…

Откуда-то с потолка, откуда падали осколки, внезапно свалились строки, из прошлых её жижинских поэтических опытов в доме отца… И она подобрала несколько, как только что подобрала стеклянный бой… и услышала, тоже откуда-то сверху…

Чтоб в избе уныло
Затворилась дверь…
Чтобы защемила
Свет дверная щель…
Чтоб огонь последний
Загасила печь…
Чтоб в избе соседней
Загорелась свечь…
Чтоб она пролила воск горячий в соль…
Чтоб заговорила ворожея боль…

Она печально усмехнулась и аккуратно закатала левый рукав рубахи до локтя. Затем, прицелившись, со всего маха полоснула осколком по венам, чуть выше кисти, там, где они выпукло прорисовывались вдоль тонкого запястья, которое Сева, её Сева, так любил прижимать к своим губам. Полоснула сверху вниз, так, чтобы перекрыть этой острой гранью все вены разом… А потом ещё раз. И ещё…

Когда нянька, перестелившая постель больной Иконниковой, разъярённая тем, что та ещё не вернулась, отправилась на её поиски, то ещё не подозревала, что обнаружит свою подопечную лежащей посреди женского туалета, без признаков жизни, на мокром от крови кафельном полу, с откинутой в сторону левой рукой, из которой слабыми уже выбросами, но всё ещё продолжала выдавливаться густая тёмная жижа…