Колония нескучного режима

— Я в курсе, — ответил Клионский. — А льгот — никаких. И передайте Севочке, — сказал на прощанье, — пусть сдаёт на одни пятёрки, исключительно на «отлично» и никак иначе, не то всё боком выйдет. Имеется негласная установка ограничивать приём евреев, прямых и скрытых, особенно в такие ответственные учебные заведения, как МГУ. — И положил трубку.

После этого разговора Мира долго не могла найти себе места. Ночь не спала, думала. Как же это? За что? А она сама? Если бы она сейчас была молодой и поступала бы в вуз? Ответственный — неответственный? Желая стать врачом, учёным, инженером… Имея честолюбивые планы помочь своей Родине обрести славу и процветание! Не дали бы? Не пустили? Остановили бы на входе, за одну четвёрку, отобрав пропуск в высшее образование и пропустив вперёд других? Тоже негласно? И только потому, что они не евреи? Ум отказывался верить. Чувствовала, что мечется что-то тяжёлое и кривое внутри неё, царапая острым краем всё, что на пути, скачками забираясь вверх, ближе к горлу, и медленными удушливыми спазмами сползая вниз, задевая сердечную мышцу и всё, что ниже, до самой последней селезёнки… Может, это и есть душа, подумалось ей утром. Или что тогда? Ведь здоровье в полном порядке, проверялась не так давно. И ещё — сказать Севе или не сказать? Стыд-то какой… Мальчик мой, тебе нужны только пятёрки, а то не пропустят, остановят, им евреи не требуются, у них своих претендентов в лучшую жизнь предостаточно…

В итоге не позвонила, не смогла себя превозмочь. Просто стала ждать результатов. Верить и ждать. И дождалась…

В начале первого месяца учебы Сева обнаружил на столе оставленное Парашей первое опекунское вспомоществование в размере двухсот рублей. Впрочем, восемнадцатилетие было достигнуто и юридическое опекунство официально было прекращено. Начиная со дня рождения коммунальные жировки стали приходить уже на его имя. Но всё равно, вместе со стипендией и Прасковьиными харчами в холодильной нише под подоконником получалось вполне прилично для жизни с обувкой, одеждой, коммунальными платежами и кино. На книги не тратился, об этом заблаговременно позаботился отец. Библиотека в его кабинете отличалась вкусовым разнообразием и великолепной подборкой самих изданий. Были в числе прочих книги и на немецком, которым Лев Семёнович владел преотлично. На этой почве они с Мирой Борисовной и сошлись, ещё в те времена, когда она у него наблюдалась по первой своей беременности.

В тот же день Сева позвонил и поблагодарил благодетельницу.

— Не стоит, Севочка, — благосклонно отреагировала на благодарность учительница. — Учись и ни о чём не думай. — Она засмеялась в трубку: — Жаль всё же, что не пошёл в медицинский. Был бы нашим с Парашей семейным лекарем. Глядишь, лишние бы парочку лет небо с ней покоптили.

Положила трубку и улыбнулась. Поняла вдруг, что пошутила. И попыталась припомнить, когда ей удавалась шутка за… за последние хотя бы лет десять. Вспомнить так не удалось. И оттого мысли о Севе, о котором она теперь не переставала думать, всегда были ей приятны, хотя порой и вызывали ощущение неясной вины и далёкой размытой тоски.

«Как хорошо и приятно, когда есть для кого жить, — подумала она внезапно, когда на том конце трубки раздались короткие гудки. — Почему у меня никогда ничего похожего с Юликом не возникало? Он и учился неплохо, и вежливым быть старался. Старался… Да! Именно старался, а не был таковым по сути, изнутри. И любить маму тоже себя заставлял, а не просто любил, как благодарный сын. Это тоже было видно по всему. И про отца, про этого негодяя, постоянно, все годы, интересовался потом: как он, кто и почему его нет с нами? Хотя и сказано было единожды и навсегда — забудь! Не захотел, продолжал своевольничать…»

А Сева, положив трубку, вспомнил вдруг об отцовской машине, так и запертой в гараже с тех страшных времён. «Победа» была практически неезженой, после покупки её особенно не тревожили, так разве, на дачу — обратно.

— Надо бы на курсы вождения записаться, — пришла в голову мысль, — вполне может пригодиться.

Что и сделал, пройдя ускоренный курс и получив к декабрю водительское удостоверение. После чего переоформил отцовский автомобиль на своё имя.

В феврале того же тысяча девятьсот пятьдесят шестого года произошло то, что радикальнейшим образом изменило жизнь многих.

Невероятным событием, перевернувшим с ног на голову представление миллионов советских людей о той дутой правде и той лжи, в нагромождении которых они жили, начиная с первых послереволюционных лет, явился двадцатый съезд КПСС. Доклад, с которым на съезде выступил Никита Сергеевич Хрущёв, потряс общество до самых основ. Не сразу, правда, через выдержанный властью промежуток. Выводы нового руководства страны решено было впитать в сознание советских людей не сразу, постепенно. Приучить, так сказать, к мысли о расставании с идеалами, которыми жили и которым молились десятилетиями. С которыми шли кто на смерть, кто на эшафот, кто на лесоповал, кто на повышение по службе с прикреплением к спецпайку.