Колонист

Тогда зверь резко дернул елку на себя, а потом ее вытолкнул и полез из берлоги. Я поднатужился, уперся колом в его башку, тут Жак, изловчившись, оглушительно выстрелил. Медведь дернулся, крякнул и осел в берлоге. Сорель быстро перезарядил, я вновь потыкал наугад, пытаясь раздразнить. Молчит, и непонятно — сдох или нет. Стояли, ждали, смотрели в берложью дыру, шарились внутри елочной дубиной. Потом чуток расслабились. Ни один бы не стерпел такого обращения. Кончился. Шкура та до сих пор в доме под ногами. А мясо, хорошо прожаренное, очень недурственная пища.

К сожалению, и мы для сегодняшнего тоже приятная закуска. Мушкет остался в стороне, и, кроме топора, в руках ничего не имелось. Рассчитывать на выстрел Дениз как-то не тянуло. Напротив, я шипел, чтобы не стреляла пока и не двигалась. Медведь скалил пасть, я ощущал смрад его дыхания, так близко стоял, то подаваясь вперед, то пятясь. Путь к ручью мы не загораживали и ответно не рычали. Сейчас он сыт, особой опасности в нас не видит, но что крутится в медвежьем черепе, доподлинно неизвестно. На любое движение может среагировать атакой.

Он помотал башкой и начал отступать назад в кустарник, припадая к земле. Пять секунд — и будто никогда и не было, только следы на поляне остались от огромных когтистых лап. Не сговариваясь, схватили мы вещи и минут десять резво двигались вдоль ручья, подальше от столь замечательного водопоя. Лучше уж осторожно по камешкам полазить, чем с удобствами встретить второй раз здешнего косматого хозяина.

— Какое счастье, — сказал я, когда вновь остановились, — что мы не насмехались над плешивым старичком. Тогда бы точно набросился.

— Медведицы растерзали детей не за то, что они дразнили пророка, — принялась очень серьезно объяснять Дениз, — а за то, что они были ублюдками, получающими удовольствие от процесса унижения человека, который притом не сделал им ничего дурного. Бывает, что подобная черта характера проходит и человек исправляется, а бывает, что не исправляется. И из маленького подонка вырастает большой подонок, которого уже не удовлетворяют словесные унижения тех, кто не может дать ему отпора. И от слов он переходит к делам, унижая и издеваясь уже физически. Появление пророка было испытанием. Это был уже даже не экзамен, а последний шанс на апелляцию. Маленькие злодеи шансом не воспользовались, и их дальнейшее топтание земли было признано нецелесообразным.

Все это она произносила, помогая мне в подготовке ложа на ночь. Перевела дух, перестав ломать очередную ветку. Подумала и продолжила:

— Вышедшие из лесу дикие медведицы поставили точку в этой печальной и поучительной истории. Мораль (точнее, один из уровней понимания морали) у этой истории примерно такова: оскорбление — очень нехорошая штука, при всей своей внешней малоопасности, способная завести человека в итоге к тупику его жизни. Людским судом этот грех не карается строго, потому что человеку неведомо прошлое, будущее и настоящее, не известны все обстоятельства и изменения в душе оскорбляющего. Но оскорбляющий морально деградирует, оскотинивается. Проблема в том, что механизм этой деградации простому человеку не виден. И не виден конечный итог. А вот Всевышний может строго покарать за этот грех. Это нужно помнить.

— Так говорил пастор? — невольно замер я.

— Пойми, — сказала она устало, — попытка изучения Библии без соответствующей подготовки, а на то существуют специальные богословские факультеты, неизбежно ведет к извращению, профанации и искажению смысла.

— Что мы и наблюдаем, — охотно подхватил я, — начиная с Лютера и до сегодняшнего дня, когда наплодилась куча несогласных друг с другом сект. Наверняка ведь католики лучше знают, как правильно комментировать. А иудеи и того лучше: они на пару тысяч лет раньше изучать принялись.

— Ты прав, — садясь на подстеленное одеяло, согласилась она. — Можно и так посмотреть. Но мы все же протестовали против развращенности римско-католического клира в первую очередь, а не стремились к реформации как таковой. И тот же Лютер был католическим священником, а не невежественным фермером. В первоначальных девяноста пяти тезисах нет призыва бороться с церковью — напротив, доктор Мартин Лютер отождествлял себя с католицизмом. Не его вина все последующее.

Ну да, конечно. Он совсем-совсем ни при чем. Всего-навсего отверг догмат о посредничестве церкви и духовенства между человеком и Богом.

— Костра разводить не станем, — сказал я. Зря вообще начал этот разговор. Конечно, у людей образованных на любой случай имеются объяснения. — Слишком близко индейцы.

— Холодно ночью.

Это да. Стемнело достаточно быстро, и уже невозможно ничего толком разобрать в двух шагах. Темень подкралась отовсюду.

— Вместе ляжем, — сказал я, расстилая одеяло. Уселся на него и похлопал рукой. Она не колеблясь легла. Пристроился рядом, прижавшись.