Колонист

— Управлять тоже надо уметь! — назидательно заявил дез Эссар. — Причем для начала обложить налогами всех, а не одно крестьянство. Дворян с духовными лицами тоже.

А это уже подрывные речи, и выказано доверие в мой адрес. Не стану разносить, и он в курсе. Подобного рода мечты разве в колониях можно свободно провозглашать? Здесь все платят, но далеко не одинаково. В метрополии, в обществе — не поймут. Слова отнюдь не шевалье, а буржуа или простолюдина.

— Согласно докладу суперинтенданта Франции, — он посмотрел и подчеркнул интонацией, — в газеты это не попадет, но мне переслали копию, — доходы королевства составляют двести шестьдесят четыре миллиона ливров, расходы — почти четыреста, а государственный долг — четыре и две десятых миллиарда ливров. На выплату процентов уйдет до восьмидесяти процентов собранных налогов.

— В остальных королевствах то же самое?

— Если не хуже. И, к сожалению, финансовые неурядицы усугубляются другими факторами. В одна тысяча семьсот восемьдесят четвертом году случилась тяжелая эпидемия дизентерии, пришедшая из Англии, где годом раньше из-за этой напасти погибло сто тридцать две тысячи человек.

— А?

Нет, я слышал, но столько…

— Да-да. Во Франции то же самое. На следующий год голод и грипп косили людей десятками тысяч. В восемьдесят пятом была сильная засуха по всей Франции. Естественно, голод, но пока небольшой. Восемьдесят шестой, к счастью, прошел без особых ужасов, но весна почти повсеместно оказалась сухой. Затем грянул восемьдесят седьмой. После зимы без снега пришел жуткий голод. Все, что не убила засуха, уничтожил град с голубиное яйцо, выпавший в середине июня по всей центральной Франции. Ну и до кучи зимой восемьдесят восьмого — восемьдесят девятого года пятьдесят семь дней мороза без снега, привет, озимые, еще раз. Надо сказать, что население с тысяча семьсот пятнадцатого выросло на более чем десять миллионов. Было шестнадцать — стало двадцать восемь. И это норма. В Англии с девяти увеличилось до шестнадцати, а во Фландрии и вовсе удвоилось.

— Рожать стали больше?

— Или умирать в младенчестве меньше. Тут надо проводить специальные исследования и на государственном уровне. Пока все нормально было, пищи хватало. За восемнадцатый век урожайность пшеницы в Англии увеличилась примерно с двенадцати до восемнадцати бушелей с акра, и не только зерна стали производить больше. Хотя кому я это объясняю, — улыбнулся он, напоминая про мою фразу. — А тут вдруг такое… Сплошные катастрофы. Три миллиона нищих на дорогах, перепуганный и озлобленный народ. Самое время вводить увеличенные налоги! Нет бы сократить пансионы для аристократов…

Дез Эссар слишком воспитан, чтобы в голос ругаться, но в отношении к происходящему сомневаться трудно.

— Двадцатина считается налогом для всех, составляющим всего пять процентов дохода. Но такой является только буква закона, а на практике почти все представители привилегированных классов освобождены от ее уплаты. Плательщикам из верхов буржуазии не всегда удавалось получить это освобождение: одним везет больше, другим меньше. Духовенство «выкупало» свои налоги, выплачивая королю вместо них «добровольный дар», который был гораздо меньше положенной по закону суммы. А доли дворян в общей сумме налога всегда рассчитывались с большим снисхождением к плательщикам. Вот и сравните с нашими условиями.

— По-вашему, мы живем в раю?

— О! Как ни удивительно, именно так! Вы не представляете, какой ад может разразиться в Европе. Полагаю, никто не в состоянии предсказать грядущие события. Одно точно: смертей будет множество. Не в нашем смысле, где крики вырезали двести пятьдесят человек и все кричат в ужасе и негодовании. Могут погибнуть миллионы.

— Почему тогда не снять запрет, пустив желающих людей в Новый Свет? Ну помрет какая-то часть, зато наиболее энергичные уедут и станут есть и воевать в другом месте, и не с властью.

— Вы это понимаете, я и многие другие. Но король стар и отрицает возможность перемен. Он привык к определенным условиям и правилам и не хочет чего-либо менять. А придворным проще не тревожить монарха нововведениями без крайней нужды.

Дез Эссар резко замолчал, будто споткнувшись. Не иначе, осталось непроизнесенным пожелание поскорее королю помереть, освободив трон для племянника. Своих детей Людовик не имел, за единственным исключением — дочери. Все остальные померли еще в детстве. Наследник был всем известен и совершенно терялся на фоне монарха. Вне дворца мало кто догадывался, что он собой представляет. А ведь тоже уже не мальчик, скоро пятьдесят стукнет. Заждался теплого местечка.