Колосья под серпом твоим

Бог годами сидел и нюхал,
А потом сказал себе Юрью:
— Много дыму до нас долетает,
Дюже мало душевной молитвы.
Твой народ по Днепру и дальше.
Что мне делать с твоим уделом, Юрий? —
И сказал ему Юрий-победитель:
— Ты пошли-ка на землю Миколу.
Он из хлопов, он хорошо рассудит. —
Грозно бог свои брови нахмурил:
— Знаю я людей деревенских,
Вечно они жалуются, ноют,
Ну, а хитростью оплетут и черта.
Я пошлю с Миколой Касьяна.
Этот — пан, он другое заметит. —
Тихо Юрий отвечает богу:
— Знается Касьян с нечистой силой,
Злое сердце у твово Касьяна.

Дед перестал играть. Лишь голос, грустный и скорбный, очень тихо вел песню:

Бог солдата своего не послушал,
Дал приказ Миколе и Касьяну.
Оба живо спустилися с неба
И пошли по весям и селам.
Был Микола в холщовой свитке,
А Касьян в парче золотистой

.

Струны вдруг так застонали, что стало страшно. Это были все те же четыре-пять нот, но, кажется, большего отчаяния и боли не было еще на земле.

Ходят, ходят. От жалости-боли
У Миколы заходится сердце:
Панство хуже царей турецких,
Басурманы не так лютуют…

Алесь несмело поднял ресницы и увидел, что пальцы маленького Юрася, сжатые в кулачки, побелели в суставах. Увидел жестко сжатый большой рот Павла. Он и сам чувствовал, что у него прерывисто вздымается грудь и пылают щеки…

Наконец разъярился Микола:
— Хватит их жалеть, сыроядцев.
Двинем, брате Касьяне, на небо —
Пусть их молнией бог оглоушит. —
Тут ответил Касьян черноволосый:
— Брось, Микола, пороть горячку.
Хлопы лучших панов не ст?ят,
Пьют горелку, воруют бревна,
На меже бьют вилами брата.
Каждый заслужил себе пана.
А когда панов побьешь ты громом,
Кто тогда нам храмы построит?
Кто тогда нам ладан запалит?
Сдохнем с голоду, дурень, на небе.

На гордое, жестковатое лицо деда падали последние лучи солнца. Тихо гудели струны, приглушенные рукой. А голос из резкого становился мягким и напевным:

Покачал Микола головою,
И пошли они молча на небо…
Над землею крадется вечер…
Где-то в пуще волки завыли.
Слышит в чаще храпы Микола,
Чует в дебрях какое-то движенье.

Яня с круглыми от ужаса глазами забилась между плечом деда и стеной, и дед лишь на миг оторвался от струн, чтоб набросить ей на плечи полу рваной свитки. Алесь увидел это и стал тереть ладонями виски, так жаль ему стало себя и всех.

— Кто такой? — спросил Касьян Миколу. —
Может, мишка, упаси нас боже?
— Нет, не мишка, просто кобыла. —
Без испуга ответил Микола…
Промеж елок стоит кобыла —
Не кобыла, а призрак без тела.
Страшно ребра торчат, как слеги,
На ободранной стрехе селянской.
На глазу бельмо, набита холка…
И… жеребится эта кобыла!
Голос деда сорвался.
Потянулася она к святому,
Как дитенок хворый, взглянула:
«Может, этот мне допоможет?»
Стал Микола, почесал макушку:
— Брат Касьян, давай-ка ей поможем. —
Тут, как черт, Касьян взбеленился:
— Этой падле лучше бы сдохнуть,
Чем таскать борону и бревна
Да кормиться гнилою соломой.
Что я, коновал тебе, что ли?
Хочешь — пачкай мужицкие руки,
Я приду нетронутым на небо,
Чистым стану пред божие очи.