Колосья под серпом твоим

Повернулся к Корчаку:

– Погибать с тобой согласны. Но если что-то этому роду будет, Озерище тебе враг, Витахмо – враг, Студеный Яр – враг.

Андрей тоже поднялся:

– Святое враг… И другие, все сорок деревень, – враги.

Кондрат криво улыбнулся.

– Хватать да выдавать мы не будем, – сказал он, – упаси господь. Просто не будет тебе ни хлеба, ни крыши. Через неделю сам к Мусатову приползешь, если не возьмут. Потому что ими, простыми, держится каждый лесной брат… Ими, Корчак.

Корчак поднял руку:

– Хорошо. Ты успокойся. Веры во мне нет. Но, уважая тебя, спорить не буду. Что б ни было, эти люди и, конечно, твой брат останутся в живых. Даже в темном лесу. Даже когда на наш табор из леса вылезут… Ну? Теперь мир?

– Мир, – остыл Кондрат.

– Друзья?

– Друзья.

– Тогда прощайте. Оставим их, хлопцы, да и сами распрощаемся.

Зажурчала под веслами вода. Три челна начали поспешно удаляться. Спустя несколько минут они скрылись за шапками кустарников. Когуты остались одни.

– Ты, брат, гляжу я, горя-ячий, – сказал Андрей.

– Бывает.

– А почему ты не сказал, что это Алесь плеть из рук Кроера вырвал?

– Повредило б. Корчак заносчивый. До сих пор всем говорит, что выжил после смертных побоев Кроера только благодаря своей выносливости. И вдруг нa тебе, панская милость!

Кондрат засмеялся:

– И так слово выдрали… Поплывем навстречу, что ли?

Вместо ответа Андрей резко повернул челн. Кондрата сильно качнуло, но он успел сесть.

– Сдурел? Ты что?!

– Просто хотел поглядеть, как ты пляснешься в воду.

Челн медленно плыл посреди редких дубов. Слепящее солнце с высоты глядело в воду.

– Кондрат, – тихо сказал Андрей, – зачем ты это сделал… с Раубичами?

– Ты у церкви на Галинку глядел, – подкусил Кондрат, – и лица Алеся потом, в корчме, не видел… Ненавижу я это подлое племя, что они с ним сделали… Не имеет права никто так поступать и на милость надеяться. Оплевали, а потом… та… на пасху.

– Она мне казалась хорошей девкой.

– Мне тоже… казалась.

– Он простил.

Кондрат вспыхнул:

– Ну, знаешь!.. Молчит пан бог, да не молчат люди.

– Тс-с… – сказал Андрей.

Показался челн с Алесем и Кирдуном.

– Гей! – крикнул Алесь. – Видите? – И, напрягшись, приподнял из челна большого лиловатого сома; голова рыбины была на уровне груди Алеся, а хвост изгибался на дне челна. – Атаман, – сказал Алесь.

– Тиной будет пахнуть, – заметил Андрей.

– Вымочим, – сказал Алесь. – Вот атаман – так атаман.

– Что-то ты, Кирдун, все время из хаты убегаешь? – подкусил Халимона Кондрат. – Что, жена не греет?

Кирдун с доброй, мягкой улыбкой пожал плечами.

– Да что… Здесь живешь как вольный казак. Плывешь себе, солнце вокруг. А дома… Бабы эти. Жалко их бить, слабые… Ругаться – себе дороже. Но и хвалить не за что. – И ляпнул: – Женщины эти – ну их к дьяволу! Вот и панич Алесь со мной согласен.

Андрей заморгал глазами.

Кондрат, словно только теперь заметил сома, торопливо заговорил:

– Правда твоя, Алесь, сом-атаман… Сколько лет ему может быть?

– А черт его знает. Много.

Челны скользили рядом по течению, среди зеленых деревьев.

– С рыбами этими беда, – заливался Кондрат. – С большими. Деда Бельского знаешь, Алесь?

– Ну, заику?

– Ага. И у порток штанины разноцветные. Плыву однажды, а он большущую щуку поймал. И нанизывает ее на прутик, хочет к лозовому кусту в воде привязать, чтоб жила. И так ла-асково говорит: «Р-р-рябуша м-моя, р-ряб-уша, завтра евреям тебя продам». А та вдруг бултых! И ушла. Так Бельский как завелся: «А туды т-т-т-т…» И так до самого Суходола.

Челны выплыли на синий простор. Ровный на многие версты, стремительный и спокойный, Днепр мчал к далекому морю и весь сверкал под золотым солнцем.

* * *

Жизнь текла спокойно, но ничего не обещала. И потому Алесь обрадовался, получив «с верной оказией» письмо от Кастуся. Его письма всегда будоражили мысль, волновали.

Кастусь писал:

«Все в мире течет быстро. Мне казалось, недавно писал тебе. А минуло почти семь месяцев. Не оправдываюсь. Закрутился я здесь. Да и ты, видимо, потому что ответил на одной странице… Что у тебя? Паненка Михалина?… И, наверно, уже и свадьба скоро?