Кольцевая дорога (сборник)

Обычно глаза Сипова убегали, как бы прятались. Но Родион научился эти глаза разгадывать. Запрятанные, они говорили, что грозы не предвидится. Если же глаза мельком на ком останавливались — жди огорчений.

Подобные глаза доводилось Родиону видеть и раньше. Глаза людей, исподтишка взирающих на мир. Где-то он даже то ли вычитал, то ли слышал, что у добрых людей глаза чуть грустноватые.

— Товарищи! — не теряя бойкости, повторно обращался Сипов к собранию. — Двадцать минут до смены, а целый вопрос еще…

— Какой?

— Вопрос у нас с вами, так сказать, по ходу собрания… — вынул из кармана бумажку. — Вопрос такой… Для собрания, в общем, он не основной. А раз…

— Какой вопрос?

— Коллективно обсудить, товарищи, текст призывов, которые необходимо нашему цеху вывесить.

— Какие призывы еще?

— Я предлагаю два: «СОВЕСТЬ ТВОЯ, РУКА ТВОЯ — ЛУЧШЕ ВСЯКОГО ОТК». Дополнения, изменения — будут?

Сидели на скамьях, на ящиках, на кучах деталей. Следили за каждым словом, собираясь с мыслями. Намерение Сипова было явным — внести при директоре и неизвестном представителе свои «новые» предложения. Покамест об этом не сказал никто прямо, но все сразу поняли.

— Тогда лучше уж так, — подправили призыв с места: — «СОВЕСТЬ ТВОЯ, ТВОЯ РУКА — ЛУЧШЕ ВСЯКОГО ОТК!»

— Это зачем?

— Чтоб в рифму было.

— В рифму? Зачем?

— Для складности. Запоминать лучше.

— Другие есть предложения?

— Есть!

— Какие?

— Заменить последнее слово.

— ОТК?

— Да.

— Каким? — Сипов настороженно скосил глаза.

— Совесть твоя, твоя рука — лучше всякого му… Ну мудреца, скажем! — быстро закончил парень.

— А язык вы не хотели бы заменить?

— Меня он устраивает.

— Второй призыв такой: «МАШИНУ ПОЙМЕШЬ — ДАЛЕКО ПОЙДЕШЬ!» Как, товарищи?

— Если судить по Ракитину, в разнорабочие угодишь запросто!

Сипов поиграл желваками. Мельком взглянул на директора. Но тот сидел, не вмешиваясь в ход собрания, о чем-то про себя думая…

— Вы мешаете, товарищ, — заметил Сипов, сохраняя спокойствие. — Серьезное мероприятие превращаете в балаган.

— Как это мешаете? Вот что я скажу! — потеряв терпение, прогудел, выходя вперед, парень. — Это я о грамотах спрашивал у профорга. — Из-под комбинезона вышедшего виднелась тельняшка. В руке был зажат берет. Говорил бригадир шлифовальщиков, по-видимому читавший объявление о переводе Родиона в разнорабочие.

— Проблемы, которые выдвигали здесь, не из самых, я думаю, наболевших. Много звону, да мало толку. Я хочу о другом сказать. Как это вышло у нас? Только в этом году присвоили человеку ударника и перевели тут же. Сколько работаю на шлифовке, ни одной детали бракованной не припомню от Ракитина. Парень выше других на голову. И что же — от характеристики в институт воздержались — это ли о человеке забота? Нет! Чуть что, так вы, Анатолий Иванович: «Будь как все! Будь как все!» Да я собой хочу быть! Вы у нас, Анатолий Иванович, кое для кого этакий мудрец-знаменосец! Целый коллектив лихорадит и будоражит мнимая ваша находчивость.

С места заметили:

— Что верно, то верно!

— Потому я и предлагаю сегодня. Дать сейчас Ракитину Родиону самую что ни есть отличную характеристику, коллективно нами подписанную. Это и будет основой сегодняшней нашей повестки.

— А грамота — что, для вас уже просто кусок бумажки? — прищурившись, будто старательно прицеливаясь, спросил Сипов.

— А вы не подсекайте, товарищ Сипов. Грамота тоже для рабочего радость, — с достоинством ответил парень в тельняшке. — Только вручать ее надо не так, как вы делаете, товарищ Сипов. С душой надо вручать, чтобы хоть чуть-чуть торжественность, что ли. А вы, извините, как ветошь руки вытирать…

— Это уже демагогия, — вроде бы даже обиженно сказал Сипов. — На требовании этой самой душевности, скажу прямо, некоторые стали самым бездушным образом спекулировать.

— Видал ты его? — воскликнул кто-то.

— Вот и попробуй покритикуй его, он же тебя и обмарает.

— А ну, разрешите мне, — потребовал Горликов. — Яне только от себя, я от имени партбюро. Нет, товарищ Сипов, это вы демагогически обвиняете других в демагогии. Есть, есть такой прием! Коварный приемчик. Есть такая наука, Анатолий Иванович, — че-ло-ве-ко-ве-де-ни-е! Всем ли она ведома нам? Вон даже капиталисты учат своих сподручных улыбаться рабочим, знать их наклонности, семейные обстоятельства, заставляют мастеров, инженеров, управляющих все делать, чтобы скрыть пропасть между хозяином и рабочим. А как же нам, в таком случае, надо быть чуткими и, если хотите, ес-те-ствен-ными в проявлении душевности, человечности! Да, да, естественными! — Горликов умолк и как-то особенно пристально посмотрел на директора. Тот вскинул голову, выдержал взгляд. — А у нас порой некоторые так рассуждают: все знают, что я такой же рабочий, свой брат, простят мою черствость. Нет, Анатолий Иванович, этого прощать нельзя!

— А ты посмотри, прощают ли тебе, — негромко, словно бы только для Горликова, бросил Сипов.

— И посмотрю! Еще как посмотрю! И если в чем сплоховал — пусть скажут рабочие!

— Эх, жаль, такое собрание бы на часок, а не на двадцать минут! — сказал парень в тельняшке.