Кольцо богини

Словно завороженный, он пошел туда, к воротам… Почему-то ему казалось, что этот город — и есть единственное место на земле, где он может узнать и увидеть что-то очень важное, только ему предназначенное. И до него так близко, просто рукой подать!

Под ногу попался острый камешек. Саша вскрикнул от боли, оступился и упал. Перед глазами вспыхнул багрово-красный огненный шар, и все исчезло.

Когда темнота рассеялась, он снова сидел в пещерке, сжимая кольцо в кулаке. Стрелка, помахивая хвостом, лизала и лизала ему лицо. В душе появилась легкая досада — и вместе с тем уверенность, что чудесный город и вправду существует и когда-нибудь он непременно найдет его.

Что это было — короткий сон или видение — он так и не понял. Одно знал точно — расстаться с этим кольцом будет выше его сил. Расстегнув грязную, насквозь промокшую каламянковую рубаху, Саша снял нательный крест и привесил кольцо на гайтан. Ощутив его на груди, возле самого сердца, он почему-то почувствовал себя совершенно спокойным и почти счастливым.

Он бережно опустил свою находку в пустой ягдташ, стараясь, чтобы крынка стояла ровно и монеты не просыпались, осторожно поднялся на ноги и вышел наружу из своего убежища.

Дождь уже кончился. Подниматься из оврага по размытому склону было тяжело, но и сил как будто прибыло, как после долгого отдыха или сладкого сна. Словно по наитию он находил самый удобный путь, и ноги ступали крепко, уверенно.

Выбравшись, наконец, из оврага, он обернулся и посмотрел на небо. В глубокой и чистой синеве, словно омытой прошедшим дождем, протянулась радуга. Саша еще долго смотрел на нее. Казалось, кто-то там, наверху, протянул широкий, празднично-разноцветный мост от земли до неба… Потом, будто спохватившись, закинул на плечо потяжелевший ягдташ и зашагал прочь по раскисшей дороге.

Когда Саша добрался до дому, уже совсем стемнело. Тоненький серп ущербной луны освещал тусклым светом заросший сад, и старую беседку с покосившимися столбами, и кусты сирени, буйно разросшиеся у крыльца… Сейчас он как будто по-новому увидел все это. Впервые в жизни он заметил бедность и запустение обветшавшего родового гнезда, и сердце его сжала щемящая грусть.

Несмотря на поздний час, во всем доме почему-то горел свет. Саша хотел проскользнуть к себе в комнату тихо и незаметно, но не тут-то было. Маменька выбежала на крыльцо, накинув на голову старую вязаную шаль.

— Сашенька, голубчик! Слава богу!

Лицо ее как будто съежилось и постарело за эту ночь. Саша впервые увидел седые нити у маменьки в волосах, сухие, запекшиеся, словно горячечные губы, лихорадочно блестевшие глаза, горестные складки у рта — и острое чувство жалости и вины больно сжало его сердце. Он неловко обнял ее, она уткнулась лицом ему в плечо (только сейчас Саша заметил, насколько стал выше ростом!), и плакала, и все говорила, горячо и бессвязно:

— Я чуть с ума не сошла… Гроза страшная, град с куриное яйцо… В Покровском двух подпасков в поле убило… Я все молилась… Сжалилась надо мной Царица Небесная! Ну, пойдем, пойдем в дом скорее, у меня самовар горячий! Простудишься еще…

Маменька с трудом стояла на ногах. Они вошли в дом, и Саша осторожно поддерживал ее за локоть — впервые как взрослый, как мужчина.

Отец тоже не спал. Заложив руки за спину, он расхаживал взад-вперед по застекленной веранде, на которой обычно пили чай, когда собирались гости, и дощатые полы жалобно скрипели под его тяжелыми шагами. Почему-то в этот поздний час он был одет как днем — в строгий черный сюртук, застегнутый на все пуговицы, и цепочка от часов вьется из жилетного кармана… Увидев Сашу с маменькой, он резко остановился.

— Что ж ты, сын… — начал он и вдруг осекся, как будто горло у него внезапно перехватило. Папенька достал белоснежный носовой платок из кармана, снял пенсне и зачем-то стал протирать его.

Своим новым, все замечающим зрением Саша увидел его седые виски, усталые глаза, ссутуленные плечи — и новая волна острой, жаркой любви и жалости накрыла его с головой. На миг Саша даже позабыл о своей находке — так захотелось подойти к отцу, обнять, уткнуться лицом в колени, как в детстве.

Тяжелый ягдташ оттягивает плечо. Ничего-ничего, сейчас они увидят, что сын их — больше не ребенок!

Не говоря ни слова, Саша прошел к круглому столу, накрытому белой скатертью, — за ним обычно но вечерам собиралась вся семья, — торопливо достал тяжелую крынку, хотел было показать свою находку…

В этот момент ветхий, растрескавшийся глиняный сосуд рассыпался у него в руках. И — хлынул на белое полотно золотой водопад! Монеты текли сквозь пальцы, переливаясь в свете керосиновой лампы «молнии», падали на стол с тяжелым стуком, катились по полу…

Папенька с маменькой стояли, не в силах вымолвить слово от изумления. Охи, ахи, расспросы и рассказы о происшедшем — все это будет потом. А пока… Древнее золото, бог знает сколько лет пролежавшее в земле, ворвалось в их жизнь, как чудо, как послание из иного, неведомого мира. Саша улыбался торжествующе и гордо.

А кольцо на груди чуть трепетало в такт биению сердца.