Помолился я на кресты золотые и в парадное епархии и вперся в своем рубище и с волосами нечесаными, всклоченными. Меня и на порог не пускают, а я кричу, что к владыке с письмом от северного старца.
Вышел тут один батюшка, возрасту моего, весь холеный и лощеный, ряса атласом переливается, крест серебряный наградной на цепи же серебряной висит. Поклонился, перекрестился, спросил, чего мне надобно. И я ему поклонился, перекрестился и бумажку подал. Прочитал он бумажку и говорит, чтобы я здесь дожидался, а сам куда-то ушел. Вернулся он минут через тридцать, добрый, такой же ласковый и повел меня в комнаты постоялые при епархии, чтобы я себя в порядок привел, а завтра меня примет сам архиепископ.
В комнатах обслуга вся из братьев и сестер состоит, все в рясах, в шапочках черных и в платках наглухо завязанных. Приготовили мне ванную, а я делаю вид, что не знаю, что это и с чем это едят. Сразу доложат, что из скита который, сразу в ванну сел, шампуни всякие там требует и соли ароматные. Тут уж люди Божьи не оплошают, такого пинка под зад поддадут, что и мявкнуть не успеешь, как на улице окажешься, а еще хуже - в околоток сдадут как мошенника.
А ванна интересная. Бочка здоровенная, сверху опиленная. Видом как ванна и затычка деревянная в углу. Я подошел, руку опустил, помочил, по глазам провел и говорю: благодарствуйте, мол, люди, все, я умыт и к владыке готов идти.
Пришли тут служитель один и женщина лет за сорок, похоже, как старшая над ними, тоже в одежде монашеской. Сказали мне, чтобы я разделся, одежду на пол бросил и в чан этот залезал. Держусь дичком, руками причинные места закрываю, а они люди деликатные, на меня не смотрят. Одежду мою в мешок положили и унесли. Залез я в чан и сижу. Вода горячая, но терпеть можно. Сижу. Мне говорят, мойся, давай. Я опять лицо сполоснул и говорю, что помылся.
- Да, - говорят, - одичал ты там в лесу. Говорить ты хоть умеешь, - спрашивают.
- Не только говорить, но и молитвы читать умею, - отвечаю я.
- А прочитай-ко нам молитву Великомученику и целителю Пантелиймону, - говорят мне.
Я откашлялся, сделал строгий вид и начал речитативом читать:
Монах с монахиней переглянулись. Спроси-ка любого верующего, да даже слугу Божьего прочитать эту молитву да так, что все слово в слово было. Многие ли это сделают? То-то. А я вам потом расскажу, как я молитвы учил.
Монахиня и говорит:
- Ты, брат Николай, иди и доложи, что через час отрок будет вымыт и приведен в вид Божеский. Я уж сама его помою, видишь, ну чистый младенец и смущать его не надо.
Брат Николай ушел, а монахиня обмакнула мою голову в воду, намылила мылом каким-то черным, типа хозяйственного, промыла, проскребла голову коготками своими. Мочалкой настоящей из липового лыка, пахучей, достаточно жесткой натерла мое тело. Я стоял, прикрывшись ладошкой, пока меня натирали, а потом меня просто подтолкнули в ванну, и я погрузился в пену.
Монахиня заголила руку и опустила ее в ванну, чтобы открыть пробку, но я держал пробку ногой. Я чувствовал, как ее рука погладила мою ногу и стала перемещаться выше к тому месту, которое до определенного возраста называют мужским достоинством, а после определенного возраста перестают так называть. Мне тоже передалось ее желание, и эрекция была настолько сильной, что монашка потом уже сказала, поглаживая его, что многие, ох и многие бабы будут еще скучать и убиваться по нему.
Глава 6