Кольцо художника Валиади

«Зачем?» – спрашивали люди друг у друга, как будто не зная и все еще надеясь на что-то, на какое-то чудо. «Зачем?» – тревожно спрашивали люди и, обманывая самих себя, боялись глянуть в лицо правде, строили робкие предположения: может быть, копать окопы, чинить дорогу или, как это было на днях в Железнодорожном районе, грузить платформы? Но ведь тогда не было никакого приказа, просто солдаты согнали несколько сот человек из прилегающих к товарной станции улиц, а тут…

И так, продолжая как бы недоумевать и теряться в догадках, люди все-таки собирали узелки и корзины, укладывали: чемоданы: они знали, что их ожидает. Зловещее слово «отправка» все чаще срывалось с языка.

Валиади не стал обманывать себя. Он очень хорошо понял значение приказа и не отправки испугался. Наоборот, этот предстоящий путь даже обрадовал его: в последний раз (он не сомневался в этом) хотелось ему поглядеть на город, на желтые осенние поля, на серебряные лучи извилистой Юлдузки… Пугало его другое: позволят ли немцы взять больную Лизушку?

И он решил идти к коменданту и просить его разрешения. Однако, когда он начал сбивчиво говорить об этом жене, та сразу перебила его.

– Очень прошу тебя, – сказала тихо, – не ходи. Не унижайся.

– Но как же, Лизушка? – вскочил Валиади.

– Да вот так, – кротко усмехнулась Лизавета Максимовна.

Заложив руки за спину, Валиади шагал из угла в угол.

– Знаешь, – сказала Лизавета Максимовна, – комендант, просьбы – все это, извини меня, чепуха, пустые разговоры.

Он остановился и вопросительно поглядел на жену.

– Мы сделаем так, – опустив глаза, продолжала Лизавета Максимовна, – ты сейчас собери в мешок все, что тебе понадобится в дороге. Понимаешь? Что-нибудь из теплого, потом сухари… вон в шкафу, помню, тушенка была, две банки… ну, и еще там что-нибудь… Зимнюю шапку обязательно.

– Так, так, – покивал Валиади, – а дальше?

– Ну что – дальше! – Лизавета Максимовна с ясной улыбкой глянула на мужа. – Дальше, Коля, мы простимся, и ты пойдешь к девяти часам куда там приказывали… к маслозаводу, что ли…

– Ничего себе задумано! – фыркнул Валиади. – Особенно тушенка! Черт знает что! – взорвался. – Нет, подумай, какую ты ересь развела! Мало того, что здоровенный мужик бросает на произвол судьбы больную жену… он еще и последний харч с собой прихватывает! А? Вот уж рассудила так рассудила!

– Ах, не кипятись, пожалуйста! – устало промолвила Лизавета Максимовна. – Надо, милый, трезво смотреть на вещи…

– Ко всем чертям такую трезвость! – буркнул Валиади и снова зашагал по комнате. «Ну вот, – думал он, – нашумел, стал в позу, и что толку? «Трезво смотреть»! – Валиади хмыкнул. – Какая уж тут трезвость, когда все кругом словно сон кошмарный…»

Он искоса глянул на жену: откинувшись на торчмя поставленные подушки, Лизавета Максимовна спала. Измученная болезнью, она часто вот так, среди разговора, вдруг засыпала, или, лучше сказать, впадала в забытье. Валиади на цыпочках вышел из комнаты.

Солнце за полдень перевалило. Далеко, в заречной стороне, приглушенным басом рычали пушки. Над городом висели клочья черного дыма; какой-то смрад реял в чистом осеннем воздухе, словно огромная, с дом, керосиновая лампа коптила. На Дрознессовом дворе рыжий немец старательно высвистывал на губной гармошке глупенькую прыгающую мелодию. «Трезво смотреть!» – сердито проворчал Валиади. Эти два пустых слова разъярили его, как красная тряпка – быка.

Упав вершиной на ворота, лежала срубленная береза. Эльяс и не подумал распиливать ее на дрова. Он свалил ее просто так, для своего удовольствия, а солдатам велел перетаскать к кухне дубовые поленья из сарая. Старое, прекрасное дерево было убито так же бессмысленно и нелепо, как Дрознесс или тот повешенный в соседнем саду.

И стоило Валиади увидеть мертвую березу, как вспышка раздражения погасла, вернулось спокойствие, и голова стала свежа.

– Ладно, – сказал он, – нечего, брат, петушиться… Трезво так трезво.

Затем пошел в дальний угол двора, где, заросший пыльными сизыми лопухами и крапивой, валялся всякий хлам – рассыпавшаяся кадушка, худые ржавые ведра, поломанный венский стул и остов старой двухколесной тележки. Вытащив тележку, Валиади внимательно оглядел ось, колеса. Все было ветхо, но ничего еще, держалось.

Тогда, довольный, ухмыляясь в растрепанную бороду, даже насвистывая что-то, принес он из сарая молоток, гвозди, клещи, моток проволоки, пару тесин и яростно принялся за работу. С увлечением пилил, приколачивал, затягивал клещами проволоку. Наконец тележка была готова – маленький помост на колесах с дощатым изголовьем, нечто вроде топчана. Валиади уселся, попробовал – выдержит ли? Тележка заскрипела, прогнулась, но выдержала. «Отлично! – пробормотал Валиади. – Коли меня держит, так ее-то и подавно… Жалко колеса смазать нечем, визжат, как поросята!»

Вспотевший, разгоряченный работой, он вернулся в дом, заглянул к жене. Лизавета Максимовна проснулась, но лежала все так же, завалясь на высокие подушки.

– Что это ты там делал? – спросила слабым голосом,