Кольцо художника Валиади

Наконец ему велели остановиться. И тут он вдруг совершенно неожиданно и ясно вспомнил, кто был этот старик. Года два назад Валиади облюбовал для этюда дворик бывшего костела, где помещалась баптистская молельня. Сам костел был неинтересен, хорош показался ему заросший сиренью дворик. Несколько раз ходил он туда писать цветущую сирень и однажды, так просто, из художнического любопытства, зашел в молельню. Там было скучно и голо. На длинных скамейках сидели какие-то унылые люди и такими же унылыми голосами пели плохие стихи. А впереди, как в плохоньком клубном зале, возвышалась небольшая эстрада, над которой висела полоска бязи с грязно-голубой надписью: «Бог есть любовь». Когда кончили петь, на эстраду вышел старик с длинными волосами и начал скучно и длинно говорить что-то тоже очень унылое и скучное. Вчерашний назойливый утешитель и был тот самый старик из молельни.

В это время Валиади почувствовал сильный толчок в спину, мысль оборвалась, и он перестал жить.

Люди же, выстроенные на краю ямы, услышали сухой треск короткой автоматной очереди и увидели, как медленно, словно нехотя, повалился Валиади и как над его телом нагнулся конвойный, словно желая проверить, хорошо ли он выполнил приказ начальника. Но тут пленным велели собирать вещи и готовиться в дорогу. И они, потрясенные виденным, кинулись надевать свои мешки, так и не поняв, за что немцы убили высокого бородатого старика.

Обшарив карманы мертвого художника, Кинке ничего в них не нашел, кроме старинных серебряных часов с ключиком, и, выругавшись, сунул их в карман.

– Пошли, – сказал он товарищу, который молча стоял в стороне.

– Что ж колечко-то, неужели не возьмешь? – насмешливо спросил тот.

– А я и не заметил, черт возьми! – сказал Кинке и с трудом стащил с указательного пальца Валиади кольцо. – Ишь ты! – усмехнулся, повертел колечко в руках. – Что не придумают… Да ведь железное… хлам!

И он швырнул кольцо в мокрые кусты почерневшей, увядшей полыни.

Глава девятнадцатая

Энский областной краеведческий музей занимал одно из самых красивых зданий города. В конце восемнадцатого века дом этот был построен кем-то из впавших в немилость екатерининских фаворитов. Нынешние искусствоведы признавали в нем стиль великого Растрелли и честь создания великолепного дворца приписывали одному из учеников знаменитого зодчего.

С давних времен жители Энска считали своим долгом показывать приезжим в числе прочих городских достопримечательностей и это архитектурное чудо. Одни восторгались чудесным рисунком легчайших, как стебли ландыша, колонн, а другие дивились прочности сооружения и говаривали обычно: «Да-а, батюшка, умели строить в старину…» И лишь Маяковский, в одну из своих поездок заглянувший и в Энск, сказал со вздохом:

– Ох уж, ребята, этот мне восемнадцатый век!

Покончив со своими делами, избегав с десяток нужных ему учреждений и контор, бригадир часам к четырем только добрался до музея.

Не без робости вошел в низенькую, с тяжелым сводчатым потолком комнату и даже не разобрал сперва после дневного света, что и кто тут находится. Наконец, когда глаза привыкли к полумраку, среди невероятного нагромождения шкафов, каких-то статуй и огромных ворохов связанных в кипы, пожелтевших от древности бумаг увидел он маленького лысого человечка с клочковатой седенькой бородкой и острыми колючими глазками, зорко поглядывавшими из-под косматых, растрепанных бровей.

– Вы ко мне? – живо спросил старичок.

– Да я не знаю, – смутился бригадир, пугаясь своего слишком, как ему показалось, громкого голоса. – Вот тут мы вчера нашли… на дороге…

И он положил на стол железное колечко. Цепко схватив кольцо, старичок неопределенно хмыкнул, поднес его к самым глазам, потом шустро вытащил из-под кипы бумажек крошечную лупу и стал внимательно разглядывать бригадирову находку.

– Н-да-а… – протянул наконец, отложил в сторону колечко и лупу, потер ладошками и весело засмеялся. – Интереснейшую, доложу вам, вещичку вы откопали… Сергей Сергеич! – неожиданно крикнул басом. – Сергей Сергеич!

Послышался вздох, бормотанье, затем что-то упало, и наконец в дверях показался длинный, тощий молодой человек с громадным кадыком и крошечным, пуговкой, носом, на котором забавно, каким-то чудом держались большие, как колеса, очки.

– Поглядите, – старик протянул ему колечко. – Что скажете, милейший?

– Любопытно, – лениво, словно из него клещами тянули слова, сказал кадыкастый. – Эпоха раннего железа, кажется?

– Эк, куда его занесло! – Старичок в ужасе схватился за розовую лысину. – Какое раннее железо? Окститесь, батюшка! Скифы! Типичный «звериный стиль»…

– Да-а? – полусонно протянул молодой человек. – Но я почему так мыслю? Отделка, мыслю, еще столь несовершенна…

– Ах, идите вы со своей отделкой! – вскипятился шустрый старикан. – А эта обобщенность, глядите! Эта строгая геометрия линий…

– Да мне кажется, – все так же лениво и сонно жевал молодой человек. – Мне кажется…

– Боже мой, что за мямля! – горестно воскликнул старичок. – И это – в двадцать семь лет! Подумать, в двадцать семь…