Кольцо миров (СИ)

Цири выдохнула и услышала собственный вздох. Йеннифэр влажно втянула носом кровь и выпрямилась, стиснув зубы.

А потом раздался страшный, стонущий скрежет. Потолок над ними содрогнулся, проседая с жутким треском. Упало несколько каменных плит. Цири снова вскрикнула, Йеннифэр выругалась, рефлекторно осела на колено и прикрыла голову руками. Пол начал пьяно крениться.

Цири перепрыгнула стремительно расползающуюся под ногами пропасть машинально: быстрее, чем успела подумать, что нужно это сделать. Рефлексы, выработанные обучением у ведьмаков, было так просто не вытравить.

– Что будет с Новиградом?! – закричала она, пытаясь перекрыть треск, скрежет и гул, которыми наполнилось все вокруг.

– Кристалл! – хрипло выкрикнула Йеннифер, оттолкнула ее, сделала несколько шатких шагов, едва не падая на качающемся полу, и вцепилась в камень, вырывая его из креплений. – Потом! Быстро телепортируй нас!

Цири крепко обхватила Йеннифэр за плечи, пытаясь игнорировать падающие на головы камушки. Пока что – мелкие. Пыталась игнорировать ходящий ходуном пол.

Она просто подумала о том, что очень хотела бы оказаться в Хамелеоне. Прямо сейчас. О холодном пиве. О Геральте, играющем в гвинт. О песнях Лютика. О вчерашних покупках и зеленой шапочке со щегольским красным пером.

Арка рядом с ними сложилась, проваливаясь с грохотом, заставив Цири вздрогнуть от мысли, что хватит секунды, чтобы умереть, и умереть глупо.

«Не думай об этом. Не думай».

Цири в красках представила себе свою комнату. Золтана, потрясающего кулаком в дверях. Улицу и фонарики, и танцовщиц в ярких юбках, и лавку пекаря, закрыла глаза…

«Сейчас!»

Вспыхнуло белым, золотым, зазвенело в висках, телепорт затянул их в себя, унося из разрушающихся руин.

А потом Цири почувствовала, что что-то идет не так: портал затягивал ее в себя, словно воронка, бросал куда-то щепкой в шторме, уносил куда-то.

И прежде, чем вокруг стало темно, Цири ощутила липкий темный страх, затопляющий все внутри и одну-единственную мысль: она понятия не имела, куда переносил ее портал. Сбившийся, сошедший с ума телепорт, которым она не смогла управлять.

Шел сто пятьдесят шестой год первой эпохи Белерианда и Средиземья по летоисчислению от первого восхода солнца. Северная твердыня тьмы, Ангбанд, была взята в полукружье осады южными армиями эльфов-нолдор и их союзниками. В Белерианде царило благословенное время, названное Долгим Миром.

Величайшее зло Арды сидело верхом на шее огромного чучела орла и лениво раскачивало левой ногой. Левая нога, как и правая, была обута в верховые сапоги с неброской вышивкой и золочеными гвоздиками в низких каблуках. Угольно-черную парчу дублета с вычурными дутыми рукавами покрывали узоры тусклого золота, похожие на переливы диковинной чешуи.

По спине Мелькора спадала туго переплетенная и высоко стянутая темная коса, заключенная в панцирь-накосник в виде змеиного хребта. Коса тянулась ниже бедер и была толщиной с кулак. На голове, разумеется, красовалась высокая хищная корона с Сильмариллами, наполненными густым перламутровым сверканием.

Майрон, прозванный квенди Амана Сауроном, а синдар Белерианда – Гортауром, не знал, что в открывшейся ему картине выглядело более вопиющим: похабно воссевший на шее дохлой птицы Повелитель Судеб Арды, или сама птица, прикрепленная к потолку на толстых канатах и цепях. Общую картину усугубляло то, что бардак в комнате царил исключительный. Практически все свободное пространство и рабочие столы были завалены свитками, крадеными книгами на синдарине и квенья, обрывками бумаг в пятнах чернил и перьями. Майрон заметил пару перевернутых чернильниц из красного стекла, хрустальную статуэтку нагой девицы, два черепа, изляпанный цветастыми пятнами мольберт с холстом, горшок с зубастым ярко-желтым аконитом, который давился чьим-то пальцем, разбросанные кисточки для рисования. Логическую цепочку, побудившую Мелькора свалить в одном месте именно эти предметы, Майрон даже не пытался воспроизвести. Еще он заметил огрызок яблока, лужу крови, бутылку вишневой настойки на спирту, которой осталось на донышке, и грязную тарелку. Картину завершал висящий на одной из ламп-кристаллов тяжелый черный плащ с золотой каймой, подбитый тканью без узоров. И полотенце для волос на люстре под потолком, которое любовно обнимал человеческий скелет.

Майрон почти привык, что хаос, искажение и диссонанс в присутствии Мелькора на более бытовом уровне превращаются в обыкновенный бардак. Почти привык он и к тому, что творческая мысль Мелькора дело исключительно бессистемное и следует она путями, недоступными пониманию здравомыслящего существа – но не настолько же! Знал он и то, что Мелькор из-за обожженных дочерна рук потерял большинство возможностей творить собственноручно, поэтому регулярно выдумывал себе новые занятия.

Порою занятия были весьма… своеобразные.