Кольцо принцессы

Ночью он проснулся от приглушенного мата за окном и непонятного шороха по стеклу, вскочил, не включая света, распахнул створки: товарищ Жуков едва держался на согнутой березе, вернее, она чуть держалась, согнувшись в дугу и опасно потрескивая. А ему оставалось лишь материться. Вышибить раму было нельзя, всякое резкое движение ногами сгибало березу еще ниже, а постучать — не оторвать рук от дерева.

Герман поймал его за одежду, подтянул и втащил за ноги на подоконник. Ночной гость выпустил дерево и рухнул на пол.

— Нет, ну ты спать, Шабанов! Полчаса кувыркаюсь, он хоть бы что!

— Вчера тебя ждал, — отозвался он, запирая окно.

— А сегодня уже не ждешь?

— Резкое изменение обстановки…

Жуков посмотрелся в зеркало, отер лицо, измазанное белой пыльцой, охлопал штаны и фуфайку.

— У меня тоже… Очень резкое.

— Я в курсе…

— Тем лучше, — спокойно проговорил он. — Но я ничего не забыл. Нашел девку из отдела картографии, сосватал порыскать в архивах. Уже завтра, возможно, будет результат.

— Там уже порыскали и все нашли. Ты опоздал.

— Кто? — кадет подскочил. — Вот падлы!

— Есть ребята попроворнее тебя. — Шабанов завернулся в одеяло. — Но ты не расстраивайся.

Жуков ударил кулаком в ладонь, походил по палате, как усмиряющийся тигр, сказал в сторону:

— И этого экстрасенса уронить в запой пока нет возможности. Куда-то слинял.

— Он уже в запое, со вчерашнего вечера.

— Ну? А кто его?

— Сам, и будто пьет на свои.

— Прогресс!.. С Катериной совсем плохо, — глаза его потемнели. — Оказывается, этот пацан приучил к наркоте, кололись на пару или он ее снабжал дозами. Теперь некому, ломка, так поместили в «веселое», под надзор. Но это ладно. Байкер навернулся не один, с девкой, а на ней трусов не оказалось, одна кожаная юбочка… Катерина не отпускает ни на минуту, за руку держится — ей легче. Папашка Харин в трансе, спаси, говорит, что хочешь, сделаю. Будто раньше не знал, не видел, что с дочерью происходит! А знаешь, что сказал, когда я руки попросил? Никогда не забуду… Она же молодая была, дуреха совсем, не пошла за меня. Хотел, как раньше принято было, сговориться с родителями, высватать. Куда бы она делась? Не забуду этого папашке! И помощи не приму!.. Сейчас уснула, я сюда…

— Ну иди к ней, — помолчав, сказал Шабанов. — Мне бы тоже выспаться надо.

— Почему — тоже? — вцепился кадет, мгновенно что-то почувствовав. — Есть новости? Что за смена ситуации?

— Да ничего особенного, — попытался увильнуть Герман. — Завтра нужно съездить в одно место…

— Вываливай все! — вдруг заявил он. — Как договаривались, полный обмен информацией.

— Помнишь, как в суворовском прикрывали друг друга? На вечерней поверке?..

— Ну?!.

— Останешься здесь и меня прикроешь.

— А ты в самоход?

— Женщину надо бы навестить…

— Не надо лапши, Герка, — предупредил товарищ Жуков и, скинув фуфайку, сел в кресло. — Ты меня знаешь, и я ничуть не изменился. Позавчера ты не темнил, а что сегодня? У меня рожа другая?

Шабанов взял нож, молча отсоединил компьютерную сеть, подумал и завалил компьютер одеялом и подушками: хрен их знает, как они слушают? Козлобородый не случайно выволок на улицу, не стал говорить в палате…

Кадет все понял, заодно осмотрел стены, посовал пальцы в дырки и ниши, встав на четвереньки, проверил за батареей, со стула осмотрел люстру.

— Могут быть закладки, — шепотом объяснил старый пройдоха. — Проводок такой и маленькая фиговинка на батарейке…

— Завтра я улетаю, — сообщил Шабанов. — Проверить одно место на реке Чае. Это приток Лены…

— Ты мне будешь объяснять! — не сдержался Олег. — Я тут полетал… А что там?

— Не исключено, я упал в том районе. Много совпадений…

— На чем летишь?

— Вроде, пассажирский ЯК-40…

— Не понял, чья машина? Чей экипаж? Кто пассажиры, кроме тебя? Кто платит за фрахт? Кто платит, тот танцует…

— Борт из Москвы пригнали, все надежно.

— Кто платит?! — он забыл о подслушивающих устройствах.

— Насколько я понял, американские банки. Ну, или банки стран НАТО… Долго объяснять.

— Ты что, больной?

— Не больше, чем ты, — усмехнулся Шабанов, укладываясь на кровать. — Кстати, мне понравилось в «веселом» отделении. Такое там к тебе отношение, я скажу! Все Митрич, Митрич… Вот бы полежать!

— Еще належишься… Короче, я лечу с тобой! — он пристукнул ладонью по колену, видя движение к противлению. — И без обсуждений! Тебя сейчас обдурить — раз плюнуть. Ты находишься во внутреннем и внешнем стрессе, не замечаешь деталей, не видишь тонкостей проблематики. Сейчас ты упертый, оглашенный, или, говоря на местном языке, пациент с утраченным психоанализом и частичной потерей ориентации в пространстве суггестивности.

Кадет вырос в среде ученых и еще с суворовского отличался заковыристой, научной речью и владел некими словами, значение которых иногда знал только он один или уж слишком узкий круг лиц. Тогда неотесанному деревенскому Герке Шабанову это очень нравилось и он некоторое время даже пытался подражать товарищу Жукову, рыская в философских словарях.