Кольцо Риторнеля (ЛП)

Хантир был крупным человеком, но быстрым и нервным в своих движениях. У него не было ни одной тяжелой мягкости, которая часто сопровождает большое тело. Его лицо содержало больше хитрости, чем интеллекта. И это было подвластное лицо, которое откровенно черпало свою сущность из молодого Магистра, тем самым приятно освобождаясь от личных суждений и выбора между моральными ценностями. Капитан Андрек задался вопросом, где Оберон подобрал его. Ассоциация, казалось, отражает некоторую секретную зловредность в собственном менталитете Оберона и предвещала зло для его приближающегося правления.

Хантир начал вытаскивать свой биэм.

Молодой человек нахмурился. — Не биэм, вы, дурачок. Он не будет стрелять в области Узла.

— Извините. Хантир заменил биэм, достав плавным движением, гладкоствольное охотничье оружие и выстрелил. Капитан Андрек пошатнулся к стене помещения, сжимая свою грудь. Там он медленно начал всплывать в невесомости. Кровь окружила аккуратную дыру в рубашке около его сердца.

Оберон вздохнул. — Уберите его.

Двое рядовых, щелкая подошвами магнитной обуви, приблизились к трупу и затолкали тело в комнату пилотов.

— Лейтенант, — сказал молодой человек ближайшему пораженному человеку. — Вы признаете мои приказы?

Как раз в этот момент части мозговых процессов лейтенанта заклинились, перепутались, а другие части стали бесчувственными. Ничто в его голове, казалось, не мешало, не пыталось схватить или не удерживалось. Ничего подобного никогда не возникало в классных комнатах Академии. Однако его конечная реакция, хотя и не по учебнику, все же обещала выживание.

— Да, сир, — прошептал он.

— Хорошо. Какая последняя информация о сотрясении пространства?

— Время все еще ох, семьсот.

— Вероятность?

— О, ноль восемьдесят девять. До двух десятых, сир.

— Вы когда-либо были в сотрясении пространства, лейтенант?

— Нет, сир.

— Вы знаете кого-либо, кто был когда-нибудь в сотрясении пространства?

— Да, сир. То есть, я знал их раньше...

— До того, как они погибли во время сотрясения, вы имеете в виду?

— Да, сир.

— Ксерол очень крепкий маленький корабль, лейтенант, специально построенный. Он должен резонировать с длиной волны сотрясения.

— Да, сир.

— Но ведь вы не верите в это, не так ли?

— Я верю, что Ксерол крепок и специально сконструирован, сир. И что он может даже резонировать. Но космическое сотрясение походит на живое существо, сир, противное и капризное. Оно может не вибрировать на предусмотренной частоте. Или это может начаться с правильной частоты, а затем измениться на другую. Физики на Узловой станции иногда ошибаются. И если позволите, сир, они покинули станцию два дня назад.

Оберон рассмеялся.

— Если меня это беспокоит, — сказал лейтенант, — это касается не корабля, или меня, или экипажа.

Оберон нахмурился. — Давайте не будем об этом снова. Теперь, если бы вы помогли мне в этом деле.

— Конечно, сир. Но, — он колебался. — Я могу говорить свободно?

— Пожалуйста.

— Магистр доказывает то, что не требует доказательства.

— Вы упрощаете, лейтенант. Вы чувствуете только ограниченные вещи. После моей коронации больше не будет охоты. Последний из Дельфьери будет принадлежать государству, телом и душой. Итак, в этот последний час я должен получить достаточно охоты на всю оставшуюся жизнь, потому что я никогда не войду в Узел снова. Когда я состарюсь, сидя со Сводом Законов в Большом Доме, я хочу помнить и вспоминать об этом. Он приостановился, размышляя. — Вы знаете сына покойного капитана Андрека – лауреата Омира?

— Только по репутации, сир.

— Омир написал эпическую поэму для моей коронации. Он скоро запрограммирует ее на большой компьютер с полной оркестровкой, чтобы передать в нужное время на церемонии.

— Это известно, сир, — заявил офицер осторожно.

— Как эпическая поэма может быть написана для человека, который достиг своего совершеннолетия и ничего не сделал?

— Омир пишет для вашей коронации, сир. Не для чего-либо. Не нужно ничего делать.

Оберон отмахнулся. — Это может быть чем-то вроде преимущества, чтобы никогда ничего не делать, — сказал он сухо, — и, может быть, даже степенью дурной славы. Все это может зайти слишком далеко. Я хотел бы оправдать эту эпическую поэму. Омир - величайший поэт всех тысяч Солнц. Я слышал предварительную запись. Она вызывает мурашки на моей коже. Я думаю про себя, я ли тот Оберон, о котором он поет? О, чтобы так владеть мозгом! Я бы лучше написал эпопею, чем убил бы крита. Когда я буду коронован, я думаю, что присоединю его напостоянно к Большому Дому, независимо от его желания.

Он повернулся к наблюдателю за телескопом с комбинационным рассеянием. — Отчет, — сказал он мягко.

— Восемнадцать километров. Устойчивый курс. Приближается, один километр в минуту. Речь наблюдателя дрогнула. — Сир, подтверждается масса в две тысячи сто килограммов. Это, вероятно - крит.

— Конечно, это – крит, — пробормотал Оберон. — Самый злой из криосуществ.

Лейтенант прервал его. — Зарядить носовые орудия, сир?

— Конечно, нет. Оберон взял свой шлем.

— Могу я собрать отряд с винтовками, чтобы сопровождать вас? — спросил лейтенант несчастливо.