Кольцо с бирюзой

Вся Андалузия была залита кровью.

Потребовалось больше года, чтобы подавить восстание.

Когда христиане снова отвоевали Гранаду, оставшихся там мавров выселили в разные регионы Испании. Король объявил новый закон: каждый мориск мужского пола старше шестнадцати лет, обнаруженный в пределах шестнадцати лиг от Гранады, подлежит смерти, каждая девочка старше девяти с половиной лет — продаже в рабство.

Pragmatica соблюдалась.

В 1571 году испанские, венецианские и австрийские армии уничтожили тридцать тысяч турок и разбили весь флот Османской империи при Лепанто, недалеко от побережья Греции. Все христиане Европы ликовали (за исключением протестантов в Англии, которые, хотя и опасались турок, ненавидели Испанскую армаду не меньше). Однако Испания скорбела по тысячам своих солдат, которые были убиты, ранены или захвачены в плен в великой битве. Мелкий чиновник в толедском Алькасаре сердился из-за того, что при Лепанто был ранен его племянник. Ядром из турецкой пушки молодому человеку едва не оторвало руку. Племянник был простым моряком с ничем не примечательным именем Мигель де Сервантес Сааведра, который не хотел быть не кем иным, только солдатом. Однако с действующей рукой он вряд ли мог сделать еще что-нибудь для мира. Томимый жаждой мести, его дядя рьяно преследовал отступников-мавров. Вскоре он обнаружил доказательство того, что один мориск в Толедо летом 1568 года получил от турок деньги и оружие и отправил все это своим родственникам в Андалузии. Этот мавр был схвачен и передан инквизиции в Валенсии.

Он приходился двоюродным братом оружейнику Хулиану дель Рею.

Старый мастер прямо об этом своей дочери ничего не рассказывал. Но в тринадцать она была уже достаточно умна, чтобы догадаться, почему ее отец, пренебрегавший христианскими праздниками и посещавший мессу не чаще раза в месяц, начал закрывать свою лавку, как положено, в Страстную неделю и каждое воскресенье ходить в церковь. Теперь он молился по-арабски только в Рамадан, в темноте своей комнаты. В другие дни он не опускался на колени лицом к востоку на молитвенный коврик даже при закрытых ставнях и начал креститься перед статуями Святой Девы и Христа, которые несли в пасхальной процессии. Он никогда не упоминал имени своего двоюродного брата, но в следующий год после подавления восстания город часто произносил его вместе с именами других новообращенных мавров, исчезнувших в тюрьмах Толедо, Сарагосы, Валенсии и Мадрида.

Ксанте слышала эти разговоры.

Однажды, на семнадцатом году жизни, Ксанте увидела на дне медного кухонного котла странное отражение: лицо и фигуру дяди, с искривленным ртом, распятым на дыбе. С криком ужаса она отбросила котел и побежала к отцу, который шлифовал стальной клинок в своей литейной мастерской.

— Твой двоюродный брат Гаспар…

Он взглядом остановил ее. Она поняла, что отец давно догадался о судьбе своего кузена и не хочет, чтобы упоминали об их родстве, даже в его собственном доме.

Этой ночью отец пришел к ней, когда она уже лежала в постели, и положил руку ей на лоб.

— Ксанте, ты смешанной крови, — сказал он. — Наполовину еврейка — по матери, наполовину мавританка — по мне. Я не прошу тебя соблюдать какую-нибудь веру. Я только прошу тебя оставаться в живых.

Она молчала, но отец не уходил, будто ожидая ответа. Помолчав, он сказал:

— Послушай меня, Ксанте. В вере нет ничего святого. Ты видишь, куда привела Гаспара его вера.

— Да, я видела, — тихо отозвалась она.

— Только жизнь священна, и всякая жизнь священна.

Странно было слышать это от человека, который зарабатывал на хлеб, делая мечи и ножи. Но хотя отец любил свое искусство и гордился остротой своих клинков, он был человеком мирным, и она приняла его высказывание как глубоко искреннее.

— Всевышний — это жизнь и любовь, — продолжал он. — Как и музыка. Обещай мне, что будешь жить.

Она протянула руку и коснулась выступающих жил на его руке.

— Обещаю, — сказала она.

* * *

Ее мать умерла от чумы, и отец никогда снова не женился. Всю свою боль и всю свою любовь он вкладывал в свое ремесло и заслужил имя, ставшее известным в Португалии, Италии и Франции и даже за пределами католической Европы в Германии, Голландии и Англии. Ксанте знала: отец надеется, что его слава как мастера, если уж не его набожность новообращенного, защитит их обоих от глаз инквизиции. Но она знала также и другое: он боялся, что это им не поможет. Весь Толедо знал о судьбе Елизаветы де ла Керды, дочери богатого идальго, которая со скандалом вышла замуж за новообращенного испанского еврея. Положение ее отца в Алькасаре не спасло ее от церковного наказания, хотя де ла Керда было старым христианским именем.