Кольцо с шипами Карина Рейн (СИ)

Наверно, я в панике тоже звонила бы всем подряд.

Но в первую очередь тому, кто больше никогда не ответит на звонок — кто бы ему ни звонил.

Чувствую очередной укол куда-то в область грудной клетки и просто смиряюсь с тем, что это будет продолжаться до конца моей жизни. Демид не увидит первые шаги своего сына; не услышит, как он говорит своё первое слово — возможно, это было бы слово «папа»; не научит нашего малыша кататься на велосипеде и давать сдачи обидчикам…

Наш ребёнок так и не узнает, что такое любовь и внимание отца.

— Я не знаю, что мне делать… — с тоской выдаю в пустоту.

Руки сами сходятся на животе, обнимая то единственное, что связывало меня с мужем.

— Взять себя в руки и воспитывать малыша — вот, что делать, — твёрдо, но по-хорошему отвечает Анна Никитична. — Ты теперь в ответе не только за себя, дорогая, нужно помнить об этом. Это будет самое лучшее, что ты можешь сделать для вас троих.

Вновь вытираю набежавшие слёзы и пытаюсь отдышаться; нужно будет не забыть про поход к гинекологу, а потом переделать гостевую комнату под детскую. Будет очень много работы — нужно купить много детской мебели и одежды, почитать какие-то книги про то, как вести себя во время беременности и как после правильно обращаться с малышом, потому что я в этой области полный ноль, а Демида не будет рядом, чтоб мне помочь…

Стараюсь не думать о своём муже, отвлекаясь на что угодно: повседневные обязанности, планирование будущего — только бы отгородиться от этой раздирающей меня на части боли.

Через десять минут приезжает скорая — должно быть, я была без сознания всего пару минут; мне делают укол успокоительного, меряют давление и пульс и просят как можно скорее посетить врача. Меня заверяют, что плод в порядке, и угрозы выкидыша нет, но на всякий случай с походом в клинику лучше не затягивать. Я внимательно слушаю всё, что говорит врач, и думаю, как бы вёл себя Демид, будь он сейчас жив и рядом. Наверняка накричал бы на меня за то, что я так пренебрежительно отношусь к себе в своём положении, и был бы прав. Я вспоминаю нашу последнюю недолгую беседу — он так хотел поговорить со мной по возвращении домой, а я только и делала, что рычала в ответ. Конечно, у меня были причины вести себя с ним именно так, но сейчас, когда я осознаю, что мои последние слова в его адрес были пропитаны злостью и обидой, я как никогда жалею, что нельзя отмотать время назад.

А теперь мне остаётся только смириться с тем, что эта обида будет висеть между нами до конца моих дней без возможности получить прощение.

Под зорким глазом отца, Анны Никитичны и Андрея я поднимаюсь в нашу с Демидом спальню — чтобы хотя бы теперь быть к нему ближе; Андрей знакомит меня со своей женой Светланой, к которой я сразу же проникаюсь доверием, и говорит, что будет на связи, если мне что-то понадобится. Я искренне благодарю мужчину, который, в общем-то, ничем мне не обязан, но при этом искренне переживает за моё состояние. Света обещает навещать меня, чтобы мне не было так одиноко, и уверяет, что ей не трудно будет составить мне компанию во время моего визита к гинекологу. Я снова реву, потому что не знаю, чем заслужила такое отношение к себе от практически незнакомых людей, но Света списывает мою эмоциональность на беременность и оставляет меня одну — успокаиваться и отдыхать.

Когда все расходятся, я подхожу к шкафу-купе и достаю один из костюмов Демида; снова укладываюсь на постель, прижав костюм к лицу, и вдыхаю запах мужа. Слёзы снова душат, и я даю им волю, потому что не могу держать всё это в себе. Я вдруг вспоминаю, что муж переписал на меня свою компанию, будто чувствовал, что с ним скоро что-то случится, но я не хочу даже думать об этом, потому что это окончательно меня добьёт. Выплакавшись вволю, я засыпаю, очень надеясь на то, что завтра станет легче.

Мне снится сон — очень реалистичный и от этого пугающий.

Я лежу на кровати и пытаюсь заснуть — или не проснуться, не знаю; суть в том, что мне до дрожи не хочется открывать глаза, потому что реальность снова горой обрушится на мои плечи, а я и так уже очень устала от морального напряжения. Очень хочется стереть себе память, которая стала моим наказанием, или хотя бы блокировать болезненные воспоминания, но я не могу сделать ни того, ни другого.

Внезапно что-то меняется; моя боль становится меньше и не выжигает грудь калёным железом — и всё потому, что кто-то мягко касается моего плеча. Осторожно открываю глаза и глотаю вопль, который застревает в горле комком и мешает дышать: передо мной сидит Пригожин и с беспокойством во взгляде растирает моё плечо ладонью.

— Не плачь, любовь моя, — просит он, и я осознаю, что действительно плачу. — Я здесь, рядом с тобой. Всё позади.