Кольцо с тайной надписью

Мгновение Николка стоял неподвижно, но потом вдруг бросился на кровать и зарыдал так страшно, что Орлов испугался. Все худенькое тельце мальчика ходило ходуном от плача, и отец совершенно растерялся перед этим взрывом отчаяния. Он только стоял над сыном, не зная, что делать, и растерянно бормотал:

– Ну что ты, Никол? Что ты?

– Вот так всегда, всегда! – прорыдал мальчик в ответ. – Никому я не нужен, никому, никому! И ни… кто… меня не любит! Все меня… бро… бросают! И мама, и даже… и даже… попугай! У-у-у!

Он взвыл и свернулся калачиком, как маленький раненый зверек. Орлов не мог этого вынести. Он бросился в переднюю и стал на ходу зашнуровывать ботинки.

Николка поплакал еще немножко, но, в общем, это быстро ему надоело, и к тому же он понял, что папа куда-то делся и комната опустела. Хлюпая носом, Николка поднялся и вытер глаза. На столе лежали чашки, тарелки и недоеденное печенье. Николка покрутил головой и вышел в переднюю, где стоял отец, и лицо у него было такое решительное, какого Николка никогда у него прежде не видел.

– Папа, ты куда? – спросил мальчик, видя, что отец держит в руках ключи.

– За попугаем, – коротко ответил тот. – Не волнуйся, Никол, я его найду.

Он погладил Николку по русым вихрам, улыбнулся ему и вышел за дверь.

На улице Орлов покрутил головой, пытаясь определить, куда делся попугай. Точно, он пролетел над трамвайными путями и свернул в тот переулок. Ни минуты не колеблясь, Орлов отправился следом за ним.

Глава 22. Свидетель обвинения

В то знаменательное утро коридор возле нашего кабинета напоминал поле битвы. В нем кипели страсти, взрывались люди и раздавались гневные речи.

– Сколько можно отрывать нас от дела!

– Это просто невыносимо!

– А говорили, между прочим, что убийца найден!

– Да-да, говорили! А она здесь, кстати!

Маша Олейникова, которую накануне стараниями Ласточкина выпустили, была, по-моему, единственной среди подозреваемых, кто источал самую настоящую, непритворную радость. Ведь она пережила головокружительное приключение – провела двое суток в камере самого настоящего СИЗО, подумать только! Какие люди ей там встречались, какие истории они ей рассказывали! Честно говоря, мы с Ласточкиным всерьез опасались, что два дня в следственном изоляторе могли повлиять на психику девушки не самым лучшим образом, но все оказалось с точностью до наоборот. Маша Олейникова была в восторге! Ей никогда, даже в самом страшном сне не могло привидеться, что с ней произойдет такое невероятное происшествие, ну прямо как в детективном романе!

– Признайтесь, Маша, – кисло спросил бизнесмен Березин, – сколько вы ему дали?

– Что? – спросила Маша, широко распахнув бездонные глаза.

– Сколько вы сунули этому Ласточкину, чтобы он выпустил вас? – повторил Березин. – Мне просто любопытно.

– Но я не…

– Бросьте заливать, девочка, – еще кислее сказал Березин. – Кому вы это говорите? Сразу же признались бы, что у вас с капитаном имел место натур обмен.

– Вы что это имеете в виду? – вскинулась Маша.

Ухоженная Инна Петровна, сидевшая рядом с ней, сквозь зубы процедила более внятное объяснение.

– Вы… – покраснела Маша, – вы говорите, как владелица борделя, честное слово!

Услышав эти слова, поэт Берестов прервал свой разговор с художником Столетовым об иллюстрациях Боттичелли к «Божественной комедии» Данте и разразился громким хохотом.

– Прямо в точку, девочка моя! – прокричал он, блестя глазами. – Она и в самом деле бывшая бандерша!

Инна Петровна поджала губы. Если бы взгляды могли убивать, то поэт был бы убит уже не один раз, а примерно раз пятнадцать.