Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями

Шел Сергей с работы, замыкая цепочку. Их догнал инженер, тихо спросил:

— Что не заходишь, Сережа?

Тот не знал, что ответить. Как же без приглашения? Услышал тихое:

— Приходи после ужина. Поговорим, как бывало.

Антон Иванович приготовил чай. Были и сухари, и сахар. Было затяжное молчание, и вот тогда инженер сказал, как гранату бросил:

— Мне добавили еще пять лет. К моим десяти. Теперь сидеть одиннадцать. Решением Особого совещания в Москве. Пересматривали дело о вредительстве, кто-то там привязал нас к одному из главных процессов. Двух моих друзей-инженеров расстреляли. А мне еще пять. И вот для этих, уже в Москве решенных дел, засадили на двадцать дней в одиночную камеру. Ничего нового следователю я сказать не мог. Да они и не ждали, что я скажу. Для того, чтобы сделать больно, объявили, что жену мою посадили, так что письмо — ты, надеюсь, его отправил? — попадет в руки сестры, которую не трогали. Били: у них это же обязательное условие. Сильно били. Но я уже приучил себя к таким методам допроса, перенес и это. А потом дали расписаться под постановлением и любезно разъяснили, что из мест заключения ни при каких условиях я не выйду. И вот я снова здесь. Работаю. Живу. А зачем?..

Он сидел, обхватив ладонями кружку с остывающим чаем, смотрел не на Сергея, а куда-то в угол комнатки. В глазах его была удручающая тоска. Плохо смотрел.

А Сергей плакал, как обиженный мальчишка, вздрагивал от рыданий, старался успокоиться и никак не мог совладать с собой. Что-то уж очень страшное висело над ними всеми и здесь, и по всей стране, где палачи лихо экспериментируют, пытаясь обратить людей в колодочников или подлецов.

— Думаю, что хоть ты выйдешь на свободу, Сережа, — услышал он голос Антона Ивановича. — У тебя самый малый срок, ты один проходишь по «делу», а это уже облегчение. Ты молод, наконец. Нас в любое время могут разлучить. Запомни мое имя, фамилию. Кондрашов Антон Иванович. Кондрашов. Город Москва, Стромынка восемь-восемь. Крепко запомни, любую запись у тебя могут найти, и тогда… Запомни, чтобы при случае отыскать моих семейных, рассказать им обо мне. Очень прошу тебя, Сережа.

— Клянусь! — вырвалось у Сергея. Припухшие глаза его, полные слез, смотрели на Антона Ивановича так, словно видели его в последний раз и хотели навсегда запомнить.

Снова потянулись дни-близнецы возле бетономешалки, на перекрытии, где приходилось работать с вибраторами, уплотняющими свежий бетон, с опалубкой — уже на третьем этаже. Инженер постоянно находился на стройке, он как-то согнулся, позабыл, что такое улыбка, и часто на ходу вдруг останавливался и минуту-дру-гую стоял, уставившись взглядом под ноги. Это был совсем другой человек, не тот, который энергично заботился о спасении своих строителей от этапов, который мог шутить, ободрять и находить возможность убеждать даже охранников.

Катилось короткое лето тридцать восьмого. День и ночь гудела машинами трасса. На Север, все на Север. И с грузами, и с людьми. Везли и заключенных женщин, все туда, на «Эльген». С этих машин летели на землю исписанные листки с просьбой отослать их в Ленинград, Новосибирск, Москву, Пензу, Ростов или Львов. Вохровцы разгоняли работяг и перехватывали полные горя и надежды письма…

Вот и на лиственницах стали появляться желтые хвоинки, нет-нет да и накатывал ночью морозный ветер, предвещая конец теплому месяцу. Хрустально-прозрачный воздух не мешал видеть в верховьях Колымы белозубчатый хребет и вспоминать Джека Лондона… А в лагере заговорили о полном свертывании незаконченного строительства: план добычи золота оказался под угрозой и тут уже не до строек.

В середине августа бригада вышла на работу, не дождавшись Антона Ивановича. Не пришел он и позже. В обеденный перерыв Морозов прямо с вахты пошел к его закутку. Дверь была наискосок заколочена доской. Он тупо смотрел на эту доску и что-то ужасное, очень тяжкое копилось в груди. Первое, что подумалось: неужели опять арестовали? С трудом, оторвавшись от созерцания страшной доски, он пришел к товарищам по бригаде и сказал, что инженера на месте нет. Машкова тоже не было. Он пришел через несколько минут мрачный и потерянный. Постоял в проходе между нар, вдруг стащил с головы старую кепку и глухо сказал:

— Царствие небесное нашему Антону Ивановичу…

— Что такое? — вскинулся Сергей.

— Ночью повесился. Утром сняли и увезли. Помянем хорошего человека! — И перекрестился, повернувшись к востоку. И все в бригаде — верующие и неверующие — поднялись и перекрестились.

…Сергей пошатнулся. Ноги, как ватные, стоять не в силах. А в глазах — все кругом идет. Ему дали воды. Стояли, утешали.

Он попробовал, крепко ли стоит. И потащился со всеми на вахту. Оставаться одному невыносимо. Все время мерещилась косо прибитая доска на фанерной двери.