Кольцо Сатаны. (часть 1) За горами - за морями

Он часто болел, тогда его привозили в больницу, в так называемый спецкорпус, куда удостоились прикрепления и писатели. Приличная больница с палатами на четырех и даже на двух больных.

Однажды его привезли с тяжелым приступом и подняли в палату, где уже лежал писатель, тоже с больным сердцем. Обоим было не до разговоров, коллеги обменялись улыбками — жалкими улыбками — и затихли. То у одной, то у другой кровати хлопотали врачи с капельницами, со шприцами, приходили консультанты, но оба они знали, что никто не в силах что-нибудь изменить. Только судьба. Как она распорядится, так и будет. К этому они оба уже приучили себя и о будущем не мечтали.

Через какое-то время наступило облегчение. Больные могли поворачиваться, появилось желание поговорить не только о своем состоянии и болезнях. И вот тогда Колосов вдруг сказал:

— Мне, в общем-то, не страшно. Я уже один раз умирал. С тех пор прошло более двадцати лет.

— Тоже сердце?

— Нет. — Он вдруг замолчал, словно бы раздумывая, а стоит ли продолжать. Вздохнул и сказал: — Меня расстреляли.

— Как — расстреляли? — Сосед, невзирая на приказ врача не ворочаться, даже привстал, чтобы видеть лицо соседа по палате.

— Так, как расстреливают. Это было на Колыме.

— Боже мой! Но и я тоже был на Колыме!

— Заключенным?

— Да. Особое совещание, тридцать седьмой год.

— А я после убийства Сергея Мироновича Кирова. Работал в Ленинграде, там началась великая чистка. И получил десятку.

— А расстреливали вас?..

— На прииске «Мальдяк». Не слышали о таком?

— Много раз. Но Бог миловал. Был на другом. И то очень короткий срок. Не успели меня списать…

Он не ответил. Щеки его покраснели. Волноваться нельзя. Они долго лежали молча. Так и уснули.

Потом эта тема стала появляться все чаще, разговоры о Колыме возникали вновь и вновь. Вспоминали разные эпизоды, нашлись даже общие знакомые, не говоря уж о начальстве и судьбе этого начальства. Постепенно Владимир Васильевич рассказал все, что с ним произошло. Все это было знакомо и его соседу. Однажды прииск «Мальдяк» посетил Гаранин, у Колосова, наверное, была в «деле» пометка об уничтожении, поскольку все, знавшие Кирова хоть немного, не имели права оставаться в живых и о чем-то свидетельствовать.

…Да, зачитали список, при упоминании его фамилии Колосов нашел в себе силы сказать имя-отчество, сделал шаг-другой к вахте и упал без сознания. Его бросили в короб и повезли на Голгофу, куда шли и десятки других. Кажется, было не слишком холодно, снег лежал мягкий, им приказали раздеться до нижнего белья, кто-то пожаловался, что «холодно», на что молодой командир команды со смешком и без злобы ответил: «Потерпишь, мы быстро, а там жарко будет…» «Там» — он имел в виду ад. Куда же противников Вождя? Их поставили у края выработанного карьера и тут Колосов, наверное, опять потерял сознание — на секунду раньше залпа.

Пуля все же царапнула ему руку, он повалился в карьер вместе с убитыми. Добивали лишь тех, кто ворочался, палачи тоже намерзлись и торопились. Ушли. Знали, что если кто и не до конца, мороз доберет…

А заключенный Колосов пришел в себя, понял, что произошло, помедлил немного, увидел кровь, перевязал как мог руку и пополз по снегу к зоне, еще не зная, зачем он это делает. Ведь все равно…

Но и судьба не всегда бывает беспощадной, иногда к ней приходит желание поиграть, порезвиться. Колосов вспомнил лагерного фельдшера, они не то, чтобы дружили, но лекпом иногда помогал Володе, своему ровеснику и земляку. Так расстрелянный и дополз до зоны — как раз возле фельдшерского домика. Пролез под колючую проволоку, достиг крылечка и долго, из последних сил принялся стучать. Дверь открыл старик, он помогал фельдшеру убирать трупы. Увидел и обомлел. Разбудил медика, тот узнал Колосова. Вдвоем они затащили его в дом.

А дальше?

За несколько часов до расстрела в лекпункте умер человек, он еще лежал там. С него сняли бирку, которая была у каждого на ноге, привязали ее на ногу Колосову, а его бирку на ногу мертвецу. И с этого часа Колосов стал жить уже под другой фамилией. Кажется, это продолжалось не долго, он опять стал Колосовым — кто там помнил одну фамилию в круговороте смертей!

Много лет провел Владимир Васильевич на приисках, на лесозаготовках, на строительстве, на дорожных работах, приладился к такой жизни, если вообще лагерное существование можно называть этим величественным словом — жизнь, означающим радость существования в мире, полном чудес и красоты. Но люди не раз за историю человечества ухитрялись превращать существование в некую форму рабства, подчинения одних другим и преуспели во всем этом еще со времен фараонов. Но такой жизни, которую придумала сталинская камарилья, на земле еще не видывали. А кто видел и прошел через тридцатые-сороковые годы, тот до конца дней уже не забудет.