Кольцо Сатаны. (часть 2) Гонимые

- На Мальдяке сегодня не вышла на работу треть заключенных. Больные и симулянты, убедившие врача в своей немощи. Цинга и истощение. Когда я получу от вас свежие овощи и капусту? Когда вы поймете, что наши склады пустые, а рабочие требуют жратву. Что нас ждет, если мы не откроем к промывочному сезону площади с золотом?

Он зверем заходил по кабинету, размахивая плеткой. Загнанный в угол… Смотреть на него было страшно, а заговаривать — тем более.

- Сколько у нас муки в складах? — спросил Кораблина.

- На сорок дней. Машины идут из Магадана. Триста тонн муки везут.

- И все?

- В совхозе есть полтораста тонн капусты, хотим сохранить до начала промывочного сезона.

- И это все, чем порадуют агрономы?

- Да. Но если мы возьмем из совхоза двести человек, то рассчитывать на рост продукции будет почти невозможно.

- Пугаете? — и угрожающе остановился перед Хорошевым.

- Капуста сама по себе не растет. Провалить посевную опасно. Не наверстаем. Мы просим оставить совхозных рабочих. Специалистов.

- Я тебе не рожу специалистов. Не то устройство, — и похлопал по форменным своим брюкам.

- Наверное, требование совхоза оправдано, — заметил Сенатов.

- Не могу! Уже обещал Челбанье. Вот разве что половину. Но что вы сможете дать теперь, в критические дни?

- Через три недели снимем первый урожай лука. Две-три тонны, — сказал Хорошев.

- Обрадовал! Да эти тонны из поселка не выйдут, их тут же расхватают!

- Мы с трудом удерживаем договорников, — Сенатов говорил спокойно, словно бы показывая начальнику, как надо вести себя даже в критические моменты жизни.

- А вот с июля, — добавил Хорошев, — пойдет зелень уже десятками тонн. Если останутся специалисты, вообще работники.

- Вот положение! — Нагорнов сел на стул, поигрывая плеткой перед собой. Морозов посмотрел на главного и сказал:

- В этом году мы стараемся всю капусту на пятидесяти гектарах посадить в навозных горшочках. Прибавка урожая будет на три-пять тонн с гектара. Добавка — почти двести тони.

- Запомню! — в голосе Нагорнова звучала не радость, а угроза. Иначе он не мог.

А Морозов улыбнулся. Он был уверен. Испытано. А тут на хорошо унавоженной земле…

Когда выходили, Сенатов вдруг сказал, придержав Сергея Ивановича за рукав:

- Почему бы вам не написать об этом в газету?

- Не напечатают. Ведь я…

- Попробуйте. И передайте через меня. Пусть и другие совхозы…

Седых остался у Кораблина, что-то хотел сказать один на один. Хорошев и Морозов шли домой вдвоем.

- Знаете, они, кажется, в цейтноте, — Хорошев слабо улыбнулся. — Доигрались со своим режимом. Разметали людей. И уже некому работать, пока в центре не наладят новую волну арестов. Но скольких же погубили — трудно представить! Не одна Колыма в стране… Спохватились, когда некому работать. Не жалость у них, а личная корысть. Золото, как средство самоутверждения, повышения по службе. А ведь у него здесь семья, дети, — совсем тихо сказал Морозов. — Как такой отец семейства может ласкать собственного ребенка? Ужас какой-то.

Помолчали. Сергей вздохнул и добавил:

- Сталин довел до убийства свою жену. Или убил. И ничего. Живет и совесть не мучает. У Молотова и Калинина жен посадил. Тоже тихо-мирно, будто так и надо.

Они остановились. В спину им светило солнце, его тепло уже ощущалось сквозь одежду, как ласковое прикосновение. Сразу вспомнилась Сергею сцена прощания с Олей. Как она там? Сегодня он ей напишет…

- Да, — сказал Хорошев. — Вы афишу не видели в поселке? Кино в клубе. Комедия с участием Раневской. Не сходить ли нам?

- Вы не бывали в клубе?

- Нет. Одному как-то невесело. Чужие вокруг. Отвык от вольных людей, стесняюсь. Какие они здесь — не представляю.

- Сходим, сходим на Раневскую. Я зайду за вами.

- Вот так, в телогрейках и пойдем?

- Ну и что? Они же чистые. У меня ничего другого нет.

Оба они ощущали настороженность и подозрительность договорников к бывшим заключенным. Расслоение общества усилилось к концу тридцатых годов. В политотделе и по месту службы нередко проводили семинары для вольнонаемных, где политработники и оперативники НКВД напирали на чуждое влияние, толковали о бдительности, приводили примеры разоблачений групп, где якобы шла антисоветская работа. И, естественно, предупреждали об опасности сближения с бывшими «врагами народа». Разделение подкреплялось и в снабжении: граждане, прошедшие через лагеря, получали продукты по литеру «В», даже если должность их входила в списки литеров «А» и «Б». Все это как бы увековечивало гражданскую неполноценность лиц, познавших тюрьму и лагеря, а черный штамп в паспорте юридически ограничивал саму жизнь освободившихся людей и заменял древний способ отличия чистых от нечистых: тавро на лбу.

В клуб агрономы все-таки пошли. И посмотрели веселый фильм, где блестяще играла Раневская. И смеялись вместе со всем залом. Вот только на выходе у дверей встретили майора Тришкина с красивой дочкой и с каким-то старшим лейтенантом. Взгляды их выразили удивление: скажите пожалуйста, бывшие зеки в клуб ухитрились?..