Кольцо Сатаны. (часть 2) Гонимые

Капитан Сергеев приготовил для этапа личные дела на сорок три заключенных. Забегая вперед, скажем: зря старался.

Из совхоза не взяли ни одного человека. Ни одного колеса.

3

А Морозов вдруг заболел.

Давно не знал он этого ощущения тоски, неудобства, тяги к постели, какую-то тяжесть во всем теле. Утром заставлял себя подняться, вечером раньше обычного тянуло в кровать. Стал молчалив, замкнулся в себе.

- Да что с тобой? — уже не в первый раз спрашивала его обеспокоенная Оля.

- Не пойму. Но что-то плохо. Не свалиться бы.

Конечно, был приглашен Свияжский. Он долго, настойчиво расспрашивал, так же долго выслушивал, выстукивал, смотрел на термометр и все больше расстраивался. Не простужен, сердце работает чисто, хрипов в легких нет, только температура повышается к вечеру. И как в подобных случаях поступают все врачи, велел полежать три-пять дней, почитать, например, Фенимора Купера, отвлечься от забот. Может быть, просто нервная перегрузка.

Сергей послушно лежал, читал, затем не выдерживал, отправлялся в свой кабинет, там начинались всякие деловые разговоры — и до ночи. А через три-четыре дня опять сваливался, безучастный ко всему. Только вид спокойно играющих девочек выводил его из тупого состояния. Он читал им очередную сказку, но скоро уставал. Даже пытался утром колоть дрова; на втором полене почувствовал немощь и оставил топор в колоде. Болен. Болен!

Потом пришла бодрость, этакий прилив. Дней десять работал в прежнем темпе. И словно границу невидимую перешел — свалился.

— Ну знаешь, ты мне загадку загадал! — Свияжский сердился. — Не могу поставить диагноз. В таких случаях мы направляем в больницу.

Поедешь в Магадан?

Морозов неожиданно для себя и для Оли согласился. Неопределенность и чувство нездоровья осилили. В больнице его продержали почти месяц. Возвратился не в лучшем виде и с выпиской, где стоял странный диагноз: «сепсис». И знак вопроса, что означало неуверенность. А может, и нет. Ведь сепсис — болезнь крови, ее заражение. Откуда? Чем заражен?

Оля сама написала Табышеву и попросила — не лучше ли перевести Сергея в Дукчу, о чем разговор уже был. Магадан близко, больница, то-сё…

Михаил Иванович ответил самому Сергею: приезжай, место агронома вакантное. Директор согласен. Квартира есть.

Но Сергей опять чувствовал себя в форме, подшучивал над своими страхами, над словом «сепсис», в общем, ответил шутливым письмом: сам себя напугал, и врачей — тоже.

Прошла неделя, вторая. Все нормально. Все по-прежнему.

Словно подталкивая его на воспоминание о несбыточной мечте уехать на «материк», вдруг произошло событие, которое расставило вехи на будущее.

В грустный глухой день к ним постучался вохровец, передал записку и, козырнув, ушел. Морозов вернулся в комнату, вытащил из конверта бумажку, прочитал и вдруг опустился на стул.

- Что с тобой? — спросила Оля. — Лица нет!

Он протянул бумажку. Там было три строчки: «Прошу явиться к оперуполномоченному райотдела НКВД Борискину сегодня до 18.00». И подпись, число, месяц, год.

Борискин… С этим молодчиком в форме, которая вызывала у Сергея и страх, и презрение, его однажды познакомил Добротворский. Выглядел лейтенант самоуверенным, с той загадочной полуулыбкой на тонких губах, в которой кроется одному ему известная тайна. И скрытая опасность для того, с кем он разговаривает. Тогда Борискин изволил вымолвить: «Знаю Морозова, как не знать». И оглядел Сергея с головы до ног.

Оля как-то очень осторожно села на стул и невидяще уставилась на мужа. Ее сердце билось сильно и болезненно.

- Чего ему надо от меня? — с трудом сказал Сергей.

В самом тоне Оля уловила тень серьезной опасности. И страх, да — страх! Каждый осужденный по постановлению Особого совещания НКВД даже после освобождения по окончанию срока оставался на особом учете в том райотделе, где жил и работал. С него не спускали глаз. Он мог хорошо, даже отлично трудиться, безупречно жить, не разговаривать о политике, но в любой день за ним могли прийти, забрать и уже на пороге камеры в местном райотделе ознакомить с новым постановлением Особого совещания о заключении в лагерь или тюрьму сроком на три, пять, восемь лет. «Повторник». Никаких доказательств вины или проступка для этого не требовалось. «В интересах госбезопасности». Вот и все.

…Они сидели друг против друга, по щекам Оли текли слезы, она их не замечала, не спускала с мужа умоляющего взгляда, и он видел в этом взгляде растерянность и горькое горе. Если его возьмут — что будет с ней, с дочками? И с ним самим? Пройти по второму кругу ада мало кому удавалось.

Об этом же думал и Сергей. Судьба его в трехлетнем заключении не была уж очень страшной, суровой, как у других, погибших. Он остался жив, даже не калека. Он снова работал, получал удовольствие от труда, полезного и творческого. У него столько планов на будущее…

— Я пойду, — сказал он. — Что тянуть? — и сунул записку в карман. — Пойду, — повторил он и стал одеваться. Оля перекрестила его.

И как только вышел, она бухнулась на колени и зарыдала.

Девочки спали.