Кольцо Сатурна

Симпатии судей, присяжных и публики были определенно на стороне подсудимой, и Савелов, небрежно набрасывая на лежащей пред ним бумаге замысловатые фигуры, спокойно обдумывал свою речь, заранее уверенный в победе.

Последней свидетельницей была хиромантка, приглашенная защитой. Евсеев, человек суеверный и мнительный, за несколько времени до преступления обращался к ней с просьбой помочь ему отделаться от надоевшей любовницы.

Задав этой свидетельнице вопрос, адвокат больше не интересовался ею и почти не слушал того, что отвечала она на быстрые, нервные вопросы раздраженного прокурора.

— А дом номер девять надо помнить! Надо непременно помнить дом номер девять! — вдруг ясно услышал Савелов.

Вздрогнув и сильно побледнев, он обратился к председателю с просьбой, чтобы свидетельница повторила свой ответ на последний вопрос прокурора.

— Я извиняюсь, — добавил он, — но я плохо расслышал его!

Председатель недовольно пожал плечами и повторил свидетельнице просьбу защитника.

— Я, кажется, ясно сказала, — обидчиво произнесла та, — что было это часов в девять вечера, недели за три до преступления.

— Да, да, — проговорил Савелов. — А скажите, вы сейчас ничего не говорили о доме с номером девятым?

— Ничего! — удивилась свидетельница. — И не думала!

— Да?.. Значит, я ошибся… Виноват!

Прокурор произнес короткую, сильную речь, в которой настаивал на необходимости сурового наказания, умело избегнул неприятных для него показаний свидетелей и, закончив эффектным призывом общества к самосохранению, довольный самим собой, сел, оглядывая зал с видом победителя.

Когда наступила очередь Савелова, он, к ужасу своему, почувствовал, что та речь, которая пять минут тому назад складывалась в его мозгу ровными, гладкими фразами, вдруг улетучилась, и напряженная до боли память тщетно пытается собрать отрывки мыслей и фраз.

— Господа судьи… Господа присяжные…

Дальше ничего не было… Темный провал и пустота.

Савелов взглянул на подсудимую, увидел ее бледное, взволнованное лицо и вдруг неожиданно ощутил тот сладостный, щекочущий, острый подъем, который всегда сопровождал его наиболее удачные выступления.

Вслед за тем он в волнующем экспромте яркими, выпуклыми фразами нарисовал жуткую картину кошмарной, нудной жизни, где, кроме слез и мучительной боли, не было ничего. И, когда, окончив свою речь, возбужденный и нервный, он опустился на стул, он не видел, что лица присяжных заседателей были сосредоточенно хмуры и взволнованы.

Приговор вынесли через десять минут — подсудимая была оправдана.

Когда в самом темном углу мрачного судейского коридора она прощалась с Савеловым, светлые слезы облегчения и радости текли по ее лицу.

— Конечно, это глупо… это невозможно… Но все-таки, — произнесла она взволнованным голосом, — может быть, когда-нибудь я смогу отплатить вам чем-нибудь. Вот это — мой адрес!

Савелов взглянул на изящную визитную карточку и вздрогнул. На карточке стояло:

«Мария Станиславская. Певица. Усадебная улица, д. № 9».

А когда он ехал домой, то чувствовал смутную тревогу в душе. Вот уже более десяти лет прошло с тех пор, как молодым студентом он выслушал страшное признание умирающего отца. Все это время его жизнь была светлой и счастливой, похожей на оживленную волшебную сказку. Он женился на женщине, которую страстно любил, и знал, что ее сердце принадлежит ему. Богатство, доставшееся от отца, избавило его от многих тяжелых минут, которые приходится переживать другим в начале карьеры; дарование и блестящий ум выдвинули его в первые ряды адвокатуры.

Пришла слава. Каждому делу, которое он начинал, сопутствовала удача. Ему везло, как иногда везет людям, которым суждены тяжкие испытания. Страшное воспоминание о предсмертном признании отца мало-помалу исчезло, осталось, как темное пятно в прошлом, навсегда ушедшем.

И сегодня так неожиданно прозвучали жуткие слова:

«Надо помнить дом номер девять».

И это странное совпадение в адресе его сегодняшней клиентки… Конечно, возможно, что это — простой случай, игра судьбы, но отчего такой мучительной болью терзается сердце?

Ярко представилась в возбужденном мозгу картина последней беседы с отцом — ярко до такой степени, что почувствовался запах лекарства.

И снова, совсем близко, прозвучал знакомый голос:

— Владимир, спасайся!.. Спасайся! Дом номер девять!

Савелов вздрогнул, закрыл лицо руками и прошептал:

— О, Боже… Боже!.. Неужели?..

Когда он приехал домой и, сбросив пальто, прошел в комнату жены, ее там не было.

— Где барыня? — спросил Владимир Николаевич горничную.

— Не знаю, — ответила та. — Барыня была все время дома!

— Но где же она? — крикнул Савелов. — Где?

— Я здесь, Владимир! — раздался сзади тихий, певуче-грустный голос. — Отчего ты волнуешься?

Владимир Николаевич обернулся и, схватив руки жены, начал жадно целовать их.

— Ты здесь?.. О, милая!.. Знаешь, мне всю дорогу мерещились разные глупости… Здравствуй!.. Здравствуй!

Он стоял наклонившись и не видел, что брови молодой женщины строго сдвинулись и болезненная гримаса пробежала по ее лицу.

— Оставь, Владимир, — сказала она, отнимая руки. — Иди, тебя ждет обед!