Кольцо Соломона

Ничегошеньки. Разве что куклой в него запустить. Проблема в том, что я не знал, для чего предназначены эти артефакты[90]. Но тут я заметил среди груды сокровищ, сваленных в углу, большой кувшин. Внизу он был узкий, а кверху расширялся до ширины плеч взрослого мужчины. Он был накрыт круглой крышкой, и лежащий на крышке слой пыли говорил о том, что никто, включая Соломона, никогда в него не заглядывал.

Кот тотчас обернулся струйкой тумана, оторвался от пола и устремился к крышке. Я чуть-чуть приподнял ее, со скоростью ветра, испускаемого слоном, ворвался в кувшин и (все еще пребывая в газообразном состоянии) опустил крышку на место. Меня окутала тьма. Струйка тумана молча зависла в ожидании.

Время как будто застыло.

Я представлял себе жуткую тварь, вползающую в проем арки. Я представлял, как ее глаза на стебельках шевелятся, осматривая сокровища со всех сторон. Я представлял, как склизкое щупальце разворачивается, тянется к горшку…

Съежившись от напряжения, струйка тумана бесшумно парила в темноте.

Ничего не происходило. Кувшин никто не трогал.

Время шло.

Я мало-помалу начал расслабляться. Тварь, несомненно, убралась восвояси, есть надежда, что затем, чтобы доесть девицу. Я как раз размышлял, не пора ли приподнять крышку и потихоньку удалиться или же разумнее остаться в укрытии, и тут внезапно почувствовал, что за мной наблюдают.

Я огляделся. В кувшине было пусто. Неизвестно, что хранилось в нем прежде, однако теперь оно исчезло. Сейчас в кувшине не было ничего, кроме таинственной пыльной тишины. И тем не менее в атмосфере присутствовало нечто странное, древний, застоявшийся воздух пронизывала некая неопределенная дрожь, от которой по моей сущности поползли мурашки.

Я ждал. И вдруг где-то поблизости и в то же время откуда-то из дальней дали послышался слабый голосок, точно отзвук далекого эха, жалобное воспоминание о чьих-то словах:

– Бартимеус…

Можете считать меня перестраховщиком, однако непонятные голоса внутри кувшинов меня всегда настораживают. Струйка тумана тут же сгустилась в маленького белого мотылька, который опасливо запорхал в черном чреве сосуда. Я разослал во все стороны стремительные Импульсы, проверил все планы. Вокруг ничего не было, только пыль и тени.

– Бартимеус…

И тут внезапно я догадался. Я вспомнил трех знаменитых ифритов, осмелившихся бросить вызов Соломону. Я вспомнил, какая судьба, по слухам, их постигла. Один из них – по крайней мере, так рассказывали шепотом у очагов – по царской прихоти, могуществом Кольца обратился в печальное эхо в медном кувшине. Который же это был?..

Усики мотылька затрепетали. Я откашлялся и осторожно спросил:

– Филокрит?

Ответ, беззвучный, как полет совы:

– Имя того, кем я был, утрачено. Я всего лишь последний вздох, отпечаток в воздухе. Взмахи твоих крылышек тревожат воздух, и последний мой след вот-вот развеется. Ты ищешь Кольцо?

Мотылек из вежливости принялся махать крылышками как можно реже. Я осторожно ответил, поскольку в голосе чувствовалась не только печаль, но и злоба:

– Нет, ну что ты!

– А! Это мудро. А я вот искал Кольцо…

– В самом деле? Э-э… Ну и как, успешно?

– А ты как думаешь? Теперь я всего лишь голос в проклятом кувшине.

– И то верно.

Голос издал стенание, исполненное безграничной тоски и сожаления.

– Ах, – прошептал он, – будь у меня хоть наперсток сущности, я бы сожрал тебя, джиннишка, проглотил одним глотком! Увы, не могу! Ибо Соломон покарал меня, и теперь я менее чем ничто.

– Какая жалость! – с чувством ответил я. – Это большое горе! Ну ладно, приятно было с тобой поболтать, однако теперь снаружи, похоже, все затихло, так что я, пожалуй, полечу…

– Ах, – пробормотал голос, – если бы я только мог тоже покинуть эту темницу! Я бы вверг Соломона во тьму кромешную! Да, теперь я владею его тайной. Я мог бы отобрать у него Кольцо. Но это знание досталось мне слишком поздно! У меня был один-единственный шанс. Я потратил его впустую и ныне навеки останусь здесь, слабым шелестом, детским вздохом…

– Ну, – сказал я, заново обратившись в слух, – само собой разумеется, что поделиться своим абсолютно надежным методом отбирания колец ты не пожелаешь. Меня-то это, конечно, совершенно не интересует, но вдруг кто-нибудь да сможет отомстить за тебя…