Кольцо странника

Неизвестно, как бы дальше шла жизнь осиротевшей семьи, кабы как-то зимним утром не подкатили к крыльцу крепкие сани. Рванулись два цепных кобеля, задохнулись от злобы, и смолкли – такой властный голос шикнул на них. Нянька сунулась в окно и, как мешок, повалилась обратно на скамью.

– Боярин приехал, в шубе богатой! – шепнула она и побежала, засеменила по переходам – сказать хозяйке.

... Татьяна, узрев, кто приехал, побелела как плат. Вот уж нежданный гость! Как же встречать его, что говорить?

Неизвестно. Не в ладу были братья: поссорились давно, в юности еще, и с тех пор не видались. Слышали друг о друге от чужих людей, но о себе вестей не подавали.

И вот – стоит на пороге старший брат, Тихон. Постарел, огрубел, устало смотрит из-под нависших бровей... Молчать дальше становилось невозможно, и гость первым нарушил тишину.

– Мир дому сему! – сказал он.

Татьяна сдержанно поклонилась.

– Спасибо на добром слове. Не ждали мы гостей, прощения просим.

У пришедшего дернулись брови.

– Ты что, – тихо сказал он, – не признала меня, Татьяна?

– Как не признать – признала. Не ведаю только, с чем ты к нам наведался? Давненько...

Тихон жестом остановил ее речь.

– Прослышал я о безвременной кончине брата... – молвил он горько. – Душой скорблю о глупости и спеси своей, о том, что не успел с ним примириться, прощения испросить, и от него прощение получить. Давно уж обиды не держу... – и засопел, утирая скупые слезы.

Татьяна тоже заплакала.

– И тогда-то мне обижаться не следовало... Да молодой был, горячий. А после гордость проклятая не велела с миром идти. Вот и дождался, что брата в живых не застал. Решил теперь – должен я все, что в силах моих, для племянников сделать. Двор у меня богатый в Киеве – грех на жизнь жаловаться. Князь наш воеводой меня пожаловал.

– А детки-то есть у тебя? – по-бабьи жалостливо спросила Татьяна.

– Сынок... Матушка его родами умерла, сыночка мне оставила. Так и не оженился я в другой раз – не хотел мальчонке мачехи брать... Так что ж – покажешь ли мне племянников?

Татьяна кивнула и кликнула няньку, приказав ей немедля вывести Всеслава и Анну.

Войдя в горницу, Всеслав увидел большого, богато одетого человека с холеной рыжеватой бородой – совсем как у отца.

Да и всем обликом, повадкой так был гость похож на покойного батюшку, что у Всеслава защипало глаза и комок подкатился к горлу.

– Это дяденька ваш, батюшкин брат, – молвила мать, улыбаясь. Всеслав уж и забыл, как она улыбается, а тут, гляди-ка – выглянуло ясно солнышко! Значит, бояться нечего.

Но все же дети заробели – слишком внимательно смотрел на них этот незнакомый пока человек, и глаза у него блестели как-то странно.

– Славный отрок, – молвил он, обращаясь к матери. – Девчонка тоже хороша, да другой разговор. Который годок мальчонке-то?

– Осьмой пошел, – сказала мать, делая шаг к Всеславу, словно испугавшись за него.

– Вот как... – раздумчиво произнес гость. – Что ж, Татьяна, будет у меня к тебе серьезный разговор. Сперва только дай поесть-попить, в баньке попариться, отдохнуть с дороги – а там за дела примусь!

Дядька Тихон и впрямь рьяно принялся за дела. Разбранил всю дворню – зачем ходят нечисто, отвечают дерзко? Зачем в трапезной пыль и паутина, а в бане мокрицы жируют? Отчего постели не перестилают, не трясут? Такого шороху навел – почуяла челядь, что мужик в доме появился, – забегала, захлопотала. А гость долго парился в бане – даже в доме слышны были его уханья и гоготанье, с аппетитом откушал. И от хмельной чарки не отказался, но выпил в меру. Почивать его уложили в лучшем покое, где стены обиты были заморским дорогим полотном, на полу лежали пестрые ковры, вдоль стен стояли скамьи, покрытые пунцовым шелком и бархатом.

В тот вечер, когда гость лег отдыхать с дороги, мать долго сидела с Всеславом и Анной – словно вспомнила о них, очнувшись от долгого, жуткого сна. Снова и снова вглядывалась в лица детей своих, гладила их по головкам, тихонько пела песенки и говорила небывальщину. Впервые со смерти отца в терем заглянул лучик солнца.

Всеслав был рад приезду дяди – он исхитрился с первого знакомства завоевать сердце отрока. Словно вернулись те времена, когда жив был отец. Тихон все свое внимание отдавал мальчонке. Катался с ним по окрестностям, учил стрелять из лука, рассказывал многое, хоть иной раз и непонятно – о проклятых половцах, о княжеских распрях, что мешают процветать земле русской... Большого ума был человек, хоть иногда и забывал, что говорит с несмышленышем. Но вспоминал, начинал речь о понятном – о том, как звериные следы узнавать, как объезживать диких коней... Душой прикипел Всеслав к дядьке и обрадовался, когда тот среди прочего спросил вдруг:

– А что, Всеслав, хотел бы ты со мной поехать?

– Куда? – вскинулся мальчонка. – В Киев-град?

– Вестимо, в Киев, – степенно отвечал Тихон. – Хочешь?

– Очень хочу! – горячо ответил Всеслав и тут же сник. – Вот только мать... Отпустит ли она меня?

– То моя забота. Скажи только ей: хочу, мол. А об остальном я позабочусь.