Кольцо великого магистра (илл. Л. Фалина)

— Я хочу взять в жены дочь великого князя московского, Дмитрия… Я доверяю тебе тайну, великий жрец.

— Сила московского князя немалая, — продолжал Гринвуд, поглаживая красные косички, — он победил татар и умножил свое государство. Дмитрий будет крепнуть все больше и больше. Ты роднишься с ним как равный с равным?

Жрец оценивающе взглянул на великого князя. Ягайле за тридцать. Он небольшого роста, худощав. Продолговатое лицо, узкий лоб. Небольшая голова, жидкие волосы. От природы ему не даровано никакого величия. Князь брил бороду и носил тонкие вислые усы. Его голый подбородок раздражал жреца.

«Не совсем красавец наш великий князь, — злорадно подумал жрец, — будто молодой и будто старик».

— Я жду послов от московского князя, — ответил Ягайла, — послушаю, что скажут они… Как с княгиней Бирутой? Ты выполнил мою волю?

— Боги не хотят твоей жертвы, — помедлив, сказал криве-кривейте. — Я дважды спрашивал Перкуна, и оба раза он отказался. Помни, княгиня Бирута под защитой богов. — Гринвуд опустил глаза, скрывая яростный огонь в них. — Народ не будет смотреть, как казнят княгиню.

— Ровно в два часа дня Бирута должна быть на дне Вилии, — засопев от разбиравшего его гнева, сказал Ягайла. — Если жрецы не хотят сделать этого сами, ее утопят мои люди! Ты говоришь, народ не будет смотреть на казнь, — подумав, добавил он. — Что ж, заставлять не буду.

Ягайла ненавидел жреца и был уверен, что белье отравил он. И мать, и брат Скиргайла твердили ему об осторожности. Но Ягайла не всегда был послушен. Прежние великие князья скрывали свое православие, а князь Ягайла не стеснялся. Он подчеркивал свое пристрастие к русской церкви, уважительно относился к ее служителям, любил пышные молебны, красивые иконы и кресты. Нательный крест Ягайла носил большой, из чистого золота, с высеченной надписью: «Бич божий, бьющий беса».

Однако на деле преувеличенная набожность Ягайлы мирно уживалась с язычеством. Он соблюдал языческие праздники, побаивался многочисленных литовских богов и по-прежнему признавал великого жреца вторым лицом в государстве.

Киевский митрополит Киприан, возглавлявший православную церковь русских княжеств, входивших в Литву, вел осторожную политику, избегал слишком откровенного Ягайлы и в государственные дела вмешивался незаметно, через отца Давида, духовника княгини Улианы.

Ягайла вспомнил желание матери узнать, что думает великий жрец о Витовте.

— Скажи мне, сладчайший судья судей, — косясь на золотого Перкуна, сказал он, — что толковали предки о тех, кто приводит на свою землю врагов и помогает им воевать против своего народа?

Гринвуд сразу понял, о ком идет речь.

— Ты говоришь о Витовте, сыне Кейстута, великий князь? — спросил он.

— Да, о Витовте. — И Ягайла приготовился внимательно слушать, склонившись в сторону жреца.

Гринвуд долго молчал. Он хотел припомнить Ягайле Жемайтию, но, подумав, решил не идти напролом.

— Не знаю, что сказать тебе, великий князь, — медленно, обдумывая каждое слово, произнес жрец. — Мне слишком мало известно о делах Витовта. Я спрошу Перкуна. Через десять дней я отвечу тебе.

Князь Ягайла понял, что жрец не решился открыто принять сторону князя Витовта. Интересно, что он скажет через десять дней? Если Гринвуд возьмет Витовта под защиту, дело может повернуться плохо.

— Буду ждать, что скажет Перкун через десять дней, — согласился Ягайла. — Но не забудь: твой долг — защищать землю предков.

Опять великий жрец промолчал, уклонился от ответа.

Два басистых удара колокола разнеслись по окрестностям. Это отбивали часы в монастыре святой Троицы. Следом отзвонили в церквах Николая и мученицы Параскевы.

— Предупреди души усопших предков, великий жрец, — Ягайла сморщил свое маленькое личико в презрительную улыбку, — душа Бируты скоро присоединится к ним.

— Сегодня ты будешь беседовать с послами московского князя, — произнес Гринвуд, будто не слыша насмешки.

Он хотел еще что-то сказать, но дверь открылась, и вайделот в белом кафтане повалился на пол у порога.

— Великий, прости, что помешал твоей беседе, — не поднимая головы, произнес он. — Княгиня Улиана просит князя Ягайлу, не откладывая, вернуться в замок.

Ягайла не заметил пристального, тяжелого взгляда, которым проводил его жрец.

Выйдя из дворца, князь не стал садиться на коня и зашагал по мощеному двору, постукивая серебряными подковками красных сапог.

После смерти князя Кейстута обстоятельства сложились не в пользу Ягайлы. Со всех сторон ему угрожала опасность. Он боялся мести московского князя Дмитрия за помощь татарам, боялся татар, боялся своего двоюродного брата Витовта и великого жреца Гринвуда. Но больше всего Ягайла боялся немецких рыцарей. Мать свою, княгиню Улиану, он любил и тоже боялся. На советах, когда обсуждались важные государственные дела, Ягайла со скучающим видом смотрел в потолок и думал об охоте, вспоминал любимых собак или невольницу Сонку. Дела за него решали княгиня Улиана и брат Скиргайла.

Но под горячую руку великий князь никого не слушал и поступал, как велело ему сердце и скудный разум.