Кольцо златовласой ведьмы

Злилась. Заставляла себя успокоиться, переписывала рецепт, воскрешала в памяти то, что ей доводилось видеть и слышать, пусть была она тогда совсем ребенком. И однажды усилия ее увенчались успехом. Теофания получила жидкость, прозрачную, словно слеза, напрочь лишенную запаха. И капля ее на кусочке хлеба убила крысу, этот хлеб съевшую.

– Ты меня спасла, – сказал Джакомо, обнимая любовницу и целуя ее.

Яд он испробовал на кошке, собаке и на нищем, которому предложил отравленное вино. Наблюдая за его смертью, Джакомо не без удовлетворения отметил, что не ошибся в своих ожиданиях. Это и правда походило на болезнь.

Многие будут рады получить подобное средство…

…А спустя неделю у Джакомо родилась дочь, прелестнейшее дитя.

Вика не собиралась убегать, вернее, собиралась, но не сейчас.

После маминой смерти, в которую она никак не могла поверить – разве возможно так, чтобы мама вчера еще была жива, а вот сегодня – уже нет? – Вика пребывала в странном, «разобранном» состоянии. Она чувствовала себя так, словно со стороны на себя смотрела.

Вот сердце, которое бьется ровно, и вот – ледяной комок где-то рядом с ним, чуждое образование, разраставшееся с каждым часом. Еще немного, и этот комок сердце задавит.

Вот руки, они движутся, трогают вещи в Викиной комнате, старой – Серега запретил ее запирать, – ищут пути к побегу, но, в то же время, они неуклюжи. Вика то и дело роняет вещи, и на звук падения раскрывается дверь, в комнату заглядывает охрана.

Они даже не дают себе труда стучать.

Вика уже сбегала. И Антон Сергеевич разозлился, в том числе на охрану.

Вот – ноги. Позорно дрожащие колени. И желудок, который урчит, напоминая, что за обедом Вика не могла есть и к ужину – его подали в комнату – тоже не притронулась. Было страшно: вдруг тот, кто убил маму, и ее отравит? Непременно отравит!

Вика не знала, почему, но… страх и горе не спасали от голода.

Благо, жажду она утолила из-под крана, тщательно протерев его собственной майкой. И засмеялась – страх все-таки сводит ее с ума!

Но, как бы там ни было, она не собиралась убегать сейчас. Завтра ведь похороны и… Сергей просил ему верить, и Вика верила, потому что понятия не имела, как ей быть. Она обязана попрощаться с мамой. И с Гариком. Он был хорошим человеком…

…И теперь Вика – богатая наследница.

А богатые тоже плачут.

Ей вдруг стало душно, несмотря на кондиционер и озонатор. Судорога сжала горло, и Вика поняла, что задохнется, если сию секунду не откроет окно. Почему-то она думала, что окна замурованы, но, стоило нажать на ручку, и та подалась под ее рукой.

Летний воздух был сладким. И пьянил не хуже вина. По стене дома вились виноградные лозы, достаточно толстые, чтобы выдержать вес человека. Нет, глупая идея. Вика – тяжелая. Неуклюжая. Да и зачем ей спускаться?

Поймают – ей только хуже будет.

Хотя… куда уж хуже-то?

Она переодевалась торопливо, то и дело прислушиваясь к звукам за дверью. Вдруг охрана что-то почувствует? Или Елизавета – вот уж у кого нюх собачий! – решит проверить почетную гостью?

Вика стянула платье.

Темная майка. Темные свободные брюки с завязками – мама называла их мальчишескими и требовала ликвидировать. Кроссовки вот у нее светлые… Еще надо волосы под косынку убрать.

На кого она похожа?

Точно – не на себя, прежнюю.

Вика легла на подоконник и, вцепившись в его край, нащупала ногой опору. Попробовала перенести вес своего тела на нее, убеждая себя, что высота, в принципе, не такая уж и большая, даже если она упадет, то не разобьется, максимум – пару ушибов заработает или перелом…

Виноград выдержал.

И спуск оказался не таким уж сложным делом. Вика осторожно добралась до уровня первого этажа. Здесь окна были забраны решетками. И свет горел.

Шторы задернуты неплотно, видна комната – синие стены, белый потолок с лепниной, угол кровати и женщина, на кровати сидящая.

Поза картинная: изгиб спины, нога заброшена за ногу, и черные чулки подчеркивают стройность этих ног. Алые подвязки. Кружевное белье.

Черные волосы.

Эльвира? И она, определенно, не одна. Вот она томно разворачивается, тянется всем телом – Вике жуть до чего неудобно, и пора бы делать ноги, однако любопытство сильнее совести. Эльвире подают бокал. Второй – в руке мужчины.