Колумб

Колумб опустил глаза, чтобы Пинсон не почувствовал, как он ненавидит его. Но выхода не было.

— Хорошо, — сказал он.

— Имейте в виду, что я не заключаю с вами письменного условия. Я верю вам на слово.

— Перестаньте! — крикнул Колумб. — Вы торгаш. Как вы смеете сомневаться в моих словах!

— Ну вот. Очень рад это слышать.

На следующий день все три брата пошли по Палосу. Они заходили в лачуги и таверны, хлопали моряков по плечу, говорили:

— Едем с нами туда, где дома крыты золотыми черепицами.

— А разве ты едешь, хозяин? — растерянно спрашивали палосцы.

— Что я, дурак, что ли? — отвечал Мартин — Алонсо. — Стану я сидеть и смотреть, как другие поехали и растаскали все эти богатства!

Винсенте — Янес Пинсон, самый младший, пошёл к Раскону и сказал ему:

— Ты олух, красавчик. Ты нам всю игру портишь. Прекрати свои разговоры. Думаешь, я не знаю, что это твоя жена выкликала в церкви, когда нотариус читал приказ?

— Ты сам уходи с моей дороги, — сказал Раскон. — А то воткну тебе нож в живот, как в ножны. Я «Пинту» даром не отдам.

— Отдашь! Можешь не сомневаться. Ты нас, видно, ещё плохо понимаешь, Раскон. Пусть Испанией правят короли — Палосом правит Мартин — Алонсо. Как он захочет, так и будет. И твою «Пинту» возьмём и тебя заберём впридачу.

— Хвастался осёл, что соловья перепоёт!

— Ты осёл и есть, — ответил Винсенте — Янес и ушёл.

…3 августа 1492 года за полчаса до восхода солнца три корабля покинули палосский рейд. Под адмиральским флагом шла каррака «Санта — Мари». За ней следовали две каравеллы: «Пинта» и «Нинья» — малютка. «Пинтой» управлял Мартин — Алонсо со вторым братом в звании лоцмана, «Ниньей» — Винсенте — Янес. Команда состояла из девяноста человек. Корабли вышли из неглубокого речного рейда и поплыли на запад.

Колумб стоял на носу «Санта — Мари», неподвижным, почти невидящим взглядом смотрел всё вперёд, вперёд на запад. Он озяб даже в своей подбитой мехом одежде. Когда он повернулся, берега уже не было видно. Он спустился в свою каюту. Слуга подал ему мягкие туфли из красной кордовской кожи. Колумб сказал:

— Иди отдохни.

Потом он достал из стола большую тетрадь чистой бумаги, взял перо и задумался. У него было чувство, будто всё ужасное, всё тяжёлое осталось позади. Борьба за западный путь была окончена, и он вышел из неё победителем. А теперь его качало море, корабли сами бежали, впереди была сияющая Индия. Не пугали бури, бездны, водовороты, не было ни страха, ни сомнения.

Он открыл тетрадь и приготовился писать. Но так как он мог погибнуть во время плаванья, а этой тетради, быть может, суждено пережить его и, возможно, многие будут её читать, то он начал свой дневник с обращения к богу и королям, а затем уже написал:

«Я решил записывать во всё продолжение путешествия изо дня в день всё, что сделаю, увижу и узнаю. И независимо от описаний, которые я буду делать каждую ночь — о том, что случится днём, и каждый день — о том, что произойдёт во время ночного плаванья, я предполагаю составить карту, на которой буду обозначать воды и земли великого океана…»

Усталость овладевала им. Все ночи, которые он провёл без сна в эти шестнадцать лет ожидания, давили на его мозг и сердце. Он хотел спать, спать, спать под шёпот воды, омывающей кузов корабля, под крики птиц, летящих над этой водой, под скрип снастей и дыхание солёного ветра.

Но, ещё раз преодолев себя и своё тело, требовавшее отдыха, и свой мозг, жаждавший отдыха, он написал:

«Но прежде всего надлежит мне забыть сон и устремить всё своё внимание на плаванье, чтоб исполнить это дело, требующее великих усилий…»

И последним усилием он поднялся, откинул зелёные штофные занавеси кровати, немеющими руками сбросил на пол одежду и упал на постель. Он ещё успел подумать: «Если я сейчас не отдохну, я не выдержу. Я должен быть бодрым, бодрее всех. Может быть, я последний раз могу лечь в постель» — и заснул, прижавшись к подушке и по–детски приоткрыв рот.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Глава первая О том, как на них посыпались напасти

На заре третьего дня плаванья рулевой на «Пинте» почувствовал, что гребной штурвал легко вертится в его руке, не испытывая сопротивления воды. В испуге он закричал. Вахтенный матрос бросился будить Пинсона. Мартин — Алонсо выбежал из своей каюты взъерошенный, но совершенно бодрый. Он подскочил к штурвалу, подёргал его. Руль был сломан.

Матросы окружили Пинсона тесной толпой. Пинсон всё ещё возился со штурвалом, рассматривал место излома. Дерево было крепкое, было непонятно, как могло случиться несчастье.

— Это предзнаменование, дурной знак, — сказал красавчик Раскон и поцеловал свой большой палец, чтобы предохранить себя от беды.

Пинсон в ярости повернулся к нему. Раскон отступил и скрылся за матросскими спинами. Пинсон приказал принести верёвки и закрепил ими руль.