Колумб. Буканьер его величества.

— Мы вместе сражались на Санта-Каталине[37], под началом мессира[38] Симона. Пожалуй, только мы да еще пара-тройка человек и уцелели в той мясорубке — ее учинили на острове испанцы под предводительством Переса Гусмана. Когда наша песенка вроде была уже спета, мы — Лафарш, я и еще двое — затаились в маисовом поле. Той же ночью мы сели в шлюпку и переправились на ближайший остров. Я был ранен: во время пушечного обстрела мне раздробило руку осколками. Раны и спасли мне жизнь — сражаться я уже не мог, так что пришлось искать надежное убежище, туда и пришли те трое. Это были мои первые раны. Тогда мне не было и двадцати. Да, из ста двадцати наших, оборонявших Каталину под командованием Симона, кажется, мы одни остались в живых. Когда Перес захватил остров, он безжалостно расправился с его защитниками — перерезал всех до одного. Его жестокости нет прощенья!

Лицо де Берни помрачнело. Он было закончил свою историю, однако мисс Присцилле захотелось узнать ее поподробнее.

И француз рассказал о том, как процветала колония на Санта-Каталине, которую основал Симон Мансвельт, и о том, как ее захватили испанцы.

— За свою жестокость испанцы заплатили сполна в Портобело[39], в Панаме, и в других местах! Да, клянусь Богом! Однако вся кровь, пролитая ими с тех пор, не может искупить их вину за зверскую, подлую расправу, которую они учинили англичанам и французам, жившим на Санта-Каталине в мире и согласии.

Де Берни умолк, его воспоминания о прошлом, об истории завоевания Антильских островов никого не оставили равнодушным. Даже майор, как ни странно, на какой-то миг проникся уважением к французу.

После ужина де Берни сходил за гитарой. Сев спиной к широкому иллюминатору, сквозь который проглядывали багряные краски тропической ночи, он запел песни своей родины, Прованса, а потом исполнил несколько трогательных испанских арий — так, как их пели в Малаге[40].

От его мягкого баритонального пения, глубоко запавшего в сердце мисс Присциллы, у нее на глазах выступили слезы. Даже майор был вынужден признать, что де Берни пел отменно. Но его признание прозвучало высокомерно — тем самым он хотел подчеркнуть, какое расстояние лежит между ним, простым иностранцем, волею судьбы ставшим их попутчиком, и его подопечной. Он не мог не заметить, что жалкий французишка очаровал доверчивую мисс Присциллу, и был этим сильно раздосадован.

Но еще большее разочарование постигло его через два дня — когда де Берни пришел к ним со сплетенной из пальмовых листьев корзиной, полной свежих апельсинов и лимонов. И преподнес ее мисс Присцилле, сказав, что отправил своего слугу за фруктами специально для нее. Грациозно приняв их, она поблагодарила его за подарок.

— Не стоит, — заверил ее он.

— Сударь, не так дорог подарок, как внимание, — сказала ему она.

Майор был просто взбешен, но все же промолчал, когда де Берни разговаривал с мисс Присциллой. Француз был весел и остроумен. И, как заметил майор, мисс Присцилла охотно отвечала ему тем же. Майору было неведомо искусство производить благоприятное впечатление на общество. И, чувствуя растерянность, он нервничал все больше и больше. Как быть, если этому проходимцу-французишке, польстившемуся на чары мисс Присциллы, взбредет в голову плыть на «Кентавре» и дальше? Что делать, если мисс Присцилла — чей откровенно фривольный смех и поведение не могли ускользнуть от бдительного ока майора — забудет о чести и сама предложит де Берни плыть с ними в Англию?

Проклиная в душе медленную погрузку чертовой кожи, майор весь день пребывал в самом скверном расположении духа. Он решил, что за ужином, при случае, непременно отомстит этому пройдохе, ставшему причиной его душевных мук.

Глава III. ПОЖЕЛАНИЕ БРЭНСОМА

«Кентавр» покинул Доминику незадолго до захода солнца и, гонимый попутным ветром, взял курс на острова Авес, стараясь держаться подальше от Гваделупы[41].

Отдав необходимые распоряжения, капитан отправился ужинать. В прекрасном настроении он спустился в просторную кают-компанию, по правую и левую стороны от которой располагались каюты пассажиров, размерами поменьше.

С кормы, через распахнутые настежь створки широких, овальной формы, иллюминаторов внутрь проникал легкий ветерок и было видно, как зеленый остров медленно тает далеко позади. «Прощай навеки, Доминика», — довольно вздохнув, изрек капитан. Радость его объяснялась тем, что по завершении этого плавания он навсегда возвращался домой, в лоно семьи, которая редко когда его видела и теперь, как ему казалось, готовилась встретить с распростертыми объятиями.