Колумб. Буканьер его величества.

Для буканьеров настали нелегкие дни. Лич не давал им ни минуты покоя — то и дело подгонял с ремонтом. Однако из-за невыносимой жары, несмотря на все его усилия, сопровождавшиеся отборной бранью, и большое число людей, работа не двигалась, так как работали далеко не все, и пока удалось очистить лишь незначительную поверхность днища. Пираты трудились только по утрам. Но после обеда Лич не мог заставить их работать никакими угрозами: они спали, развалившись под пальмами, и никто из них не думал и пальцем пошевельнуть на такой жаре.

Присутствие де Берни вселяло в них бодрость. Он общался с ними так же свободно, как и на «Кентавре». Во время послеобеденного отдыха он разгуливал по лагерю, смеялся, шутил и кормил пиратов рассказами о своих былых приключениях; зачастую он переводил разговор на испанское золото, и в эти минуты их глаза загорались алчным огнем.

Француз разжигал кровожадные аппетиты пиратов еще и тем, что рисовал им сладкую, полную удовольствий жизнь, которая ожидает их после того, как несметные сокровища испанцев перекочуют к ним в руки. И они упивались его словами, заранее предвкушая дикие радости, ждавшие их впереди. Конечно, это будет настоящее пекло, им придется изрядно попотеть и пролить немало крови, но уж потом золото, словно животворный бальзам, излечит их раны. И зачем сейчас лезть из кожи вон? Ведь время пока не поджимает. Караван снимается не раньше, чем через три-четыре недели, а до места, где им предстоит схлестнуться с испанцами, отсюда рукой подать.

Так утешал их де Берни, не забывая при этом чуть ли не ежесекундно напоминать, что только он, и никто другой, знает дорогу в Эльдорадо[73] и может их туда привести.

Когда Том Лич узнал, что его люди отказываются работать днем, на жаре, по наущению де Берни, он учинил французу страшный скандал. Но тот, и глазом не моргнув, напомнил ему свою любимую поговорку: тише едешь — дальше будешь, и заверил, что времени у них больше чем достаточно.

— Больше чем достаточно — для чего, ослиная башка? — проорал Том Лич, побелев от ярости.

— До того, как снимется караван.

— К дьяволу твой караван! На нем свет клином не сошелся.

— Понимаю. Ты боишься, что тебя накроют здесь тепленьким? Не волнуйся, дружище… Не думаю, чтоб кому-то взбрело в голову искать тебя в здешних водах.

— Как знать. А если кто-нибудь да нагрянет? Что тогда? Как я уйду отсюда, если мое корыто лежит кверху килем? Значит, говоришь, времени больше чем достаточно? Черта с два! Я желаю поскорее дать отсюда тягу, понял! И предупреждаю тебя, не вздумай больше морочить голову моим парням своими дурацкими байками!

Де Берни заверил его, притом от всей души, что впредь ничего такого больше не повторится — потому как свое дело он уже сделал.

Если не считать этой выходки Лича, первые десять дней прошли спокойно. На десятый день очистка и ремонт корпуса корабля были закончены. И плотники принялись конопатить днище. Это была нелегкая работа, тем более что большая часть пиратов болталась без дела, ожидая, когда будут готовы смола и специальный жирный раствор для смазки киля.

Для мисс Присциллы и майора время тянулось очень медленно… Но девушка сумела найти себе подходящее занятие. Она помогала Пьеру стряпать, ходила вместе с ним к рифам ловить рыбу или в лес — за бананами. Однажды они прошли через весь остров по тропке, на которую наткнулся метис; устланная мелким ракушечником, она, словно хребет, тянулась через мангровые заросли точно посередине острова и обрывалась в западной оконечности Мальдиты.

Случалось, что мисс Присцилла прогуливалась и в одиночестве. Как-то раз, идя вдоль берега, она наткнулась на скалистую стену высотой не меньше девяти футов. Она смело взобралась на ее вершину, увенчанную пальмами, биксами и пурпурными гибискусами[74], и с высоты ей открылся вид на небольшую бухточку, окруженную со всех сторон скалами. Мисс Присцилла была здесь совершенно одна, как видно, сюда еще не ступала нога ни одного человека… Живительная прохлада воды манила ее — не сумев побороть искушение, она спустилась вниз по склону, сбросила с себя платье, уложила его в надежное место под скалу и погрузилась в прозрачную, как хрусталь, воду.

Купание освежило ее, придало бодрости, и она осталась очень довольна своим открытием. Выйдя из воды, она прилегла в уютной тени под скалой, чтобы обсохнуть на теплом воздухе. Потом оделась и отправилась назад, в лагерь.

Майор, провожавший и встречавший ее внимательными взглядами, слышал, как она о чем-то перешептывалась с Пьером или де Берни, и не переставал удивляться ее радости, ибо в их положении было совершенно не до веселья. Иногда он спрашивал себя, а не является ли эта веселая беспечность следствием апатии, неспособности здраво оценить степень окружавшей их опасности. Душевное состояние мисс Присциллы вызывало у майора самую серьезную тревогу. Еще бы! Разве он не видел, как она самым беззастенчивым образом шутила с Томом Личем, который последнее время к ним что-то зачастил?