Колумбы российские

Это еще больше разозлило Крузенштерна. Он бросился с руганью вслед за Резановым. Накричавшись, капитан выбежал, приказал подать ялик и отправился к Лисянскому на «Неву», требуя от него и его офицеров прибыть на «Надежду» и устроить над Резановым суд. К счастью, офицеры «Невы» оказались более благоразумными и на «Надежду» не поехали, кроме одного молодого мичмана Верха, которому вся эта сцена показалась забавной. Впоследствии Берх стал известным историком российского военного флота.

Вернувшись на свой корабль, Крузенштерн немедленно распорядился вызвать наверх всю команду и членов посольской миссии. Никто не мог понять причин такого необычного вызова, хотя догадывались, что возбуждение капитана связано с его враждебным отношением к посланнику. Матросы, вызванные наверх, стояли молча, насупившись. Им не нравилась вся эта оскорбительная сцена, направленная против камергера, человека близкого к государю. Они знали, что ничего хорошего из этого выйти не может и что впоследствии они могут за все это поплатиться, но, с другой стороны, они не имели права не подчиниться приказу капитана.

Послали за Резановым, которому было дано понять, что если он не выйдет на палубу, то его выволокут силой. Бледный, возмущенный Резанов вышел и подошел к Крузенштерну:

— Не пора ли вам бросить ребячиться!..

Крузенштерн грубо прервал его и потребовал:

— Вы все время говорите, что вы начальник экспедиции — так извольте это доказать в присутствии господ офицеров и экипажа. Пора вам бросить ваши выдумки.

— Мне совершенно не нравится манера вашего обращения ко мне, а также и то, что вы послали за мной пьяного офицера, лейтенанта Ромберга. Что касается моего назначения, то, да будет вам известно, я назначен по воле его величества — и вам, сударь, это отлично известно. А теперь, я думаю, что мне будет уместно удалиться…

Граф Толстой вдруг зарычал и с поднятыми кулаками бросился к Резанову. По счастью, стоявший невдалеке лейтенант Головачев преградил ему дорогу и остановил пьяного подпоручика.

— Я думаю, — спокойно обратился он к Крузенштерну, — что вся эта сцена зашла слишком далеко, Иван Федорович…

— Вашего мнения никто не спрашивает, господин лейтенант. Потрудитесь удалиться в кают-компанию… А на ваши слова, — обратился он опять к Резанову, — прошу доказать, что вы назначены государем… где ваши бумаги?

Резанов видел, что дальше будет только хуже и, повернувшись, пошел в каюту, откуда вскоре вышел с бумагами. Он медленно развернул бумагу… посмотрел на Крузенштерна, который стоял в шляпе:

— Из уважения к особе его величества, прошу снять шляпу… указ подписан государем… в противном случае, читать не буду…

Крузенштерн, нехотя, снял головной убор.

Резанов медленно прочел указ государя о назначении его главой экспедиции, а также инструкцию, где говорилось, что главным начальником экспедиции являлся Резанов и что Крузенштерну представлялось только управление судами и экипажем во время путешествия, а что касается Резанова, то в дополнение к первоначальной инструкции было сказано, что главное правление «приятным себе долгом поставляет и ныне подтвердить ему свою признательность, уполномочивая его полным хозяйским лицом, не только во время вояжа, но и в Америке»…

Крузенштерн насмешливо посмотрел на Резанова. Окружавшие его офицеры стали громко смеяться.

— А кто писал-то эти инструкции? — насмешливо спросил Крузенштерн.

Резанов перевернул бумагу и показал подпись царя:

— Александр, государь ваш подписал!..

— Это мы знаем… Я хочу знать, кто писал?.. Государю только подсунь бумагу, он подпишет, что угодно…

Резанов оторопело посмотрел на капитана. В это время помощник Крузенштерна, старший лейтенант Ратманов, закричал:

— Что с ним разговаривать!.. Это беглый прокурор, штрюцкий… его, сукина сына, заколотить в каюту… — добавив к этому трехэтажную извозчичью ругань.

Резанов молча повернулся и под смех офицеров быстро ушел к себе, где в полном изнеможении от нервного напряжения без чувств повалился на кровать.

Комиссионер компании Шемелин, наблюдавший всю эту сцену, позже записал в своем дневнике относительно Резанова: «… обстоятельства, случившиеся в заливе Татио-Гое (о которых да позволено будет мне умолчать), к тому жаркий климат и грубая пища довели его до того, что дух его лишился всей бодрости… Он при малейшем шуме, стуке на шканцах или в капитанской каюте происшедших, изменялся в лице… биение сердца было беспрерывное… здоровье его в продолжении пути до Сандвичевых островов сколько за неимением свежей пищи, а больше от возмущения душевного и беспокойств разного рода, так изнурилось и изнемогло, что мы опасались лишиться его навеки»…

3