Колыбель

О центральных районах рассказывали всякие чудеса, но действительность превзошла уровень восторженных слухов. Кое–где горели уличные фонари и мелькал электрический свет в окнах. Здесь даже было что–то вроде автомобильного движения. Под низким небом по Садовому кольцу вдоль заметенных, оцепеневших зданий, вдоль наваленных по обочинам куч нечистого снега проползали длинные, изможденные автобусы с промороженными стеклами, провозя внутри тени пассажиров, чаще вооруженных; больше всего на улицах было внедорожников, и все они сильно чадили — интересно, что заливается тут в баки вместо бензина? Рассеянный дым оставался висеть между домами, сливаясь местами с дымами, что сочились из набитых горящей смолой бочек на перекрестках. Это было достижение предыдущей власти для спасения бездомного люда. В каждом переулке торчала БМП, но вид у них у всех был неактивный, как у оружия, задвинутого в ножны. Бронепоезда на запасных путях. «Детант, детант» — это слово было у всех на устах, а в глазах граждан мелькала затаенная радость. Можно было больше не бояться Шатуры и всей ее Болотной Конфедерации. По крайней мере, большинству хотелось в это верить.

Денис, медленно переставляя валенки, украденные еще в Домодедове, шел вниз, к Яузе, при порывах встречного ветра загораживаясь отворотом липкой фуфайки. Ел он всего лишь позавчера, поэтому был еще полон сил и еле сдерживался, чтобы не побежать, и все время хотелось поздороваться со встречным человеком — так все казались милы ему. Родные места! Это тебе не холод аэропортовской отчужденности. Бежать было нельзя, он знал — дернешь поясницу и валяйся, случалось уже. Здороваться с кем попало опасно — ему объясняли почему, но он не запомнил.

Слева поворот вдоль железного забора к Музею Сахарова. А вот и памятник — на торчащих из земли ржавых лезвиях агонизирует Пегас. Можно подумать, что памятник поэту. Но Денис подумал не об этом, а о том, почему на памятнике столько повешенных собак. Какая елка, такие и украшения. Как все же изменился любимый город. Говорят, «голод, голод», а вместо того чтобы съесть провинившихся псов, как это делалось в идиллические времена с помощью чебуреков и шаурмы, их оставляют каменеть на морозе.

На мосту над Яузой на пару секунд остановился. Белое полотно было, как кляксами, покрыто кострищами, возле каждого мостилось по нескольку рыбаков, все старались сидеть спиной друг к другу. Говорили, что за годы «после учений» в реке расплодилось рыбищи.

У поворота на Николо — Ямскую свисал с эстакады самосвал с откинувшимся кузовом, похожий немного на грязного железного пеликана с распахнутой пастью. На чем он там держится? Не доходя немного до театра на Таганке, он повернул, миновал метро Таганская. Там в прежние времена была фирма «Малая родина», и сейчас вывеска еще висела, и его еще больше подбодрил этот мелкий символизм. Хотя, если взглянуть на окружающую обстановку трезво, никаких оснований рассчитывать и даже надеяться на то, что он застанет родной очаг в неразграбленном виде, нет.

А вот и родимая улица Заворотнюка. У поворота во двор остановился, вот тут накатило и сдавило — то, что сдавливается обычно в подобных ситуациях, радостное предвкушение было вытеснено из недр организма на поверхность, и теперь, наверно, у него, если глянуть со стороны, синеватая аура.

Те же шесть лип, а машин всего несколько, почти уже сгнивших. На скамейке у подъезда старушка. Проходя мимо, покосился — чужая бабушка. И никого больше во всем дворе.

Домофон не работает. Железо двери заклеено вкривь и вкось разномастными листовками — это от эпохи «еженедельных выборов». Внутри приглушенный морозом запах кошачьей оккупации, хотя ни одной живой твари не видно.

Темно. Но на верхних площадках бледные пятна пасмурного дневного света.

У родной двери довольно благополучный вид. Только все те же наглые агитационные бумажки. Ни с ломом, ни с паяльной лампой на это хлипкое китайское железо никто не набрасывался.

Поднял кулак в чулке, сглотнул слюну: давай, царь царей, давай!

Мягкие, почти беззвучные удары — прямо по лицу усатого человека, таращившего мощный взгляд, а под ним мало радующая надпись: «Авария с вами!» — а пониже: «Да здравствуют носители черной кожи!»

На его вялые удары никто не откликнулся. Надо применить ногу, но на ней валенок, в кармане есть гайка… но рука сделала рефлекторное движение и нажала кнопку звонка. И он раздался.

Как все просто!

И почти сразу же распахнулась дверь.

6

— Тогда еще работали иногда телевизоры, и мы старались далеко не отходить от дома, только по самым неотложным делам, и сразу к темному экрану — вдруг заработает. Бывало очень интересно, но, в общем, потом стало ясно, что ничего все равно понять нельзя. К тому же много было вранья, подставных роликов, чтобы запутать население, сбить с толку.

— Диверсия! — сказал Иван Степанович, лежавший на диване за буржуйкой, и нехорошо, мучительно закашлялся.