Колыбель человечества

Лед тот не таял, потому что в коридоре было-таки пре-порядочно холодно: градусов на двадцать ниже нуля.

Закончился коридор выходом в большой зал, потолок которого опирался на толстые ледяные колонны. А стены этого зала образовывали отдельные ниши. Заглянул я в одну из них и отшатнулся.

Знаете, человек я не робкий. Вы спросите кого угодно, хоть из офицеров форта, хоть из нашей братии, трапперов. Но смотреть на мертвых я, признаться, не нахожу приятным. А в нише, как книжки на полочке, лежало рядом несколько трупов. И все с почерневшими лицами, как бывает всегда у тех, кто умирает, замерзая. Вы знаете: холод жжет, как и огонь.

А Макс не только смотрел на трупы, — он касался их, он касался руками их лиц, ощупывал их черепа, он разглядывал их оскаленные зубы, щупал материю и меха их одежды.

Словом, обращался с покойниками, как, прости, Господи, обращаются детишки гуронов с куклами из глины, а эскимосские малютки с куклами из тряпок и костей.

Я ему говорю:

— Брось! Уйдем отсюда! Ведь это же просто-напросто кладбище.

А он чуть не кричит на меня:

— Жалкий невежда! Ты не понимаешь, что это великие исторические тайны открываются. Вот перед нашими глазами лежит труп человека, как будто умершего вчера. А это единственный сохранившийся до наших дней труп великих мореплавателей древности, гениальных финикийцев, это — какой-нибудь герой из Тира или Сидона. Он плавал на своем утлом судне к берегам Англии за оловом, за медью, и бури угнали его корабль в страну вечного льда, и те-чениямн занесло мертвый корабль и мертвого мореплавателя к этим «детям света» две-три тысячи лет назад… А этот! Ты видел таких людей?

Он приподнял своими сильными руками труп человека с бритой головой и орлиным носом.

— Это — сын знойного Египта. Ты это понимаешь?

— Негр, и больше ничего.

— Идиот, и больше ничего! А что ты скажешь об этом?

Он показал на один труп, облаченный в блестящие доспехи. Лица не было видно: его закрывала странная металлическая сетка, спущенная из-под стальной шапки с широкими полями. На гребне этой шапки красовалась золотая птица с распростертыми крыльями.

— Ну, солдат какой-то…

— Солдат? Это — воин! Слышишь? Это — один из тех воинов, которые с Цезарем, с Каем Юлием Цезарем переплыли Ламанш, прорубились в сердце Англии… А этого ты знаешь?

Он подбежал к другой нише. Там лежал человек огромного роста, тоже весь закованный в блестящие доспехи, но со светлыми, как лен, волосами и длинными непомерно усами.

— Это — берсеркер. Варяжский викинг, «ужас морей», пенитель волн… Нет, ты понимаешь, что мы видим?

— Мертвых людей, — угрюмо ответил я.

— Историю! — закричал он. — Но твоим узким мозгам не понять, не вместить этого…

— А ты не ругайся! — сказал я, таки порядком рассердившись. — Мне на всяческие истории в высокой степени наплевать. Если тебе нравится роль гробокопателя на этом ледяном кладбище…

Но я не успел закончить: Макс, давно уже воззрившийся на трупы людей, лежавших в соседней нише, освещенной специальной висячей лампочкой, вскрикнул, как ужаленный.

— Боже великий! Что это? Кто это?

Я посмотрел туда, куда глядел он, и удивился: трупы, как трупы, как другие, которых мы тут видели, ей-Богу, предостаточное количество. И чего ради в такой азарт приходить, понять невозможно.

А он, Макс, стоит перед этими трупами, глядит, и у него из глаз слезы катятся.

Надо вам заметить, что почти в каждой нише, около каждого трупа мы находили всяческие предметы, по-видимому, найденные «людьми света» одновременно и сохраненные, ну, скажем, в качестве вещественных доказательств, что ли. Это, я так думаю, делалось на тот случай, чтобы облегчить возможность опознания, определения покойников.

Так, около финикийцев лежало несколько слитков олова и медных чушек и какие-то узкогорлые коричневатые сосуды с черными фигурами. Около египтянина — какие-то ткани. Рядом с двумя или тремя римскими воинами — целый арсенал оружия. Сразу было видно, что это люди, которым их карабины и ножи дороже всяких цацек. Но, впрочем, это я так только выразился: карабинов около римлян не было, а было только холодное оружие. Ружья воины Цезаря, должно быть, потеряли. Во всяком случае, повторяю, ружей ни около них, ни около финикийцев и египтян я не видел. Луки, стрелы точь-в-точь такие, как у гуронов и даже эскимосов, этого добра было предостаточно, так что, в конце кондов, я начал, признаться, подумывать: а может быть, все эти знаменитые финикийцы, римляне и прочие самые что ни на есть настоящие дикари, которые боялись огнестрельное оружие и в руки взять?

Ну-с, так вот, около тех трупов, около которых стоял теперь со слезами на глазах Макс, лежала старая-престарая книга в кожаном переплете. Я сначала подумал, что это — молитвенник. Ан нет: оказалось, не печатано там, а писано. А Макс эту самую книжку или тетрадку чуть ли не целует.