Колыбель в клюве аиста

- Значит, и тебе кажется, - заключил тогда Лутцев-старший.

- Мне этот поворот не по душе. К чему экскурсы в область зоологии? Виновата водка, - вмешалась Лутцева, она укоризненно взглянула на мужа. - На проводах принято говорить нормальные вещи. Ведь все у нас по-прежнему...

Слово пошло по кругу.

- По-прежнему, - буркнул Лутцев-старший.

- Разумеется, - подтвердил Савин.

- По-прежнему... За вычетом ничтожной малости: Савины уезжают, а Лутцевы остаются, - сказала Савина-старшая.

- Таня! - взорвался Савин. - Нельзя ли поделикатнее!

- Разве запрещено эмансипированной женщине, - она надавила на "эмансипированной", - высказывать мнение. И что я сказала? Ни слова о зверях, бабах с пустыми ведрами. И что значит наш отъезд в сравнении со всем тем, что происходит в прекрасном яростном мире, - она уже не скрывала раздражения. - Рем, детка, не осталось ли капельки шампанского?

- Таня!

Воцарилась пауза. И неизвестно, чем закончился бы диалог на зоологическую тему, если бы вовремя не поспел спасительный сигнал к отправке поезда. Савин и Лутцев обнялись. Обнялись искренне.

- И все-таки я уверен: что-то ушло между нами, - сказал Лутцев.

- Не надо, - ответил Савин торопливо и суетно.

Лида извлекла фотографию: Савин стоял с ружьем, опоясанный патронташем; у ног хозяина лежала ушастая, в пятнах, собака; на заднем плане сквозь редкие заросли камыша виднелась темная полоса приозерного облепихового леса. Савин позировал неумело, скорее неохотно...

Лида протянула любительскую фотографию, внимательно взглянула на меня:

- Я хороша: закормила байками! ~ притронулась ладонями к моему лбу: - Ты весь в огне! В постель!

Сейчас же!

Я воспротивился, да где там! Едва ли не силой она заставила лечь. И кстати: не прошло и часа, как все перед глазами поплыло...

Лидина квартира обратилась в больничную палату, а хозяйка - в сестру милосердия: она звала докторов, бегала в аптеку, поила, кормила. Что и говорить, стала она мне как родная. С того и началось. Как-то, на пятые или шестые сутки, почувствовав себя сносно, я стоял у окна, рассматривая день во дворе. Вернулась Лида. После обязательных слов приветствия я произнес что-то о своей болезни, назвав в шутку нынешнюю обстановку домашним лазаретом. Лида ушла к себе в комнату, вскоре оттуда послышался ее голос:

- Каким находишь лазарет? Не надоел?

Будь моя воля, - молвил я в тон, - я бы не стал выписываться.

То был короткий диалог, из тех, что тут же исчезает, не задерживаясь в памяти, и я не знал, что Лида так серьезно воспримет сказанное. Но и в самом деле уходить не хотелось. Куда? В снежную крупу? К людям, без тяги? Удерживала не мрачная перспектива оказаться в неприкаянности - ушел бы, ей-богу, рванул, плюнул на сумерки, если бы не сознание большого чувства к Лиде. Я искал и находил в ней другие качества - те, отчего становилось одновременно радостно, тревожно, неловко. Я мысленно ставил себя рядом с нею, оценивающе приглядывался и в смятении отступал: казалось, что добрые ее отношения ко мне определялись чувством жалости, жалости к повзрослевшему парнишке из детства. То есть, казалось, что у нее все в сумме смахивало на ностальгию по детству. Не более - не менее!

И вот этот диалог. Лида, переодевшись, вошла. Какая-то сила будто приказала мне не оборачиваться, я по-прежнему смотрел в окно, на шахту двора, на крыши с пологим скатом, выбеленным снегом.

- Собираешься "выписываться"?

Я обернулся - Лида извлекла из шкафа чайник, собралась на кухню, но желание услышать ответ, вероятно, заставило задержаться.

- Да.

- Когда?

- Лучше сегодня, всему нужна мера. Показалось, что ответ не произвел на нее ни малейшего впечатления. Она произнесла коротко "вот как", не то "что ж".

Потом с другими мыслями и настроением, не знаю уж по чьей воле, я рассматривал семейные (в большинстве, любительские) фотографии, внимательно разглядывал снимок Савиных военных лет: огромные глазища, голова, увенчанная пилоткой (такую, кстати, носил и мой отец), сжатый рот - таким видел его я недавно, в памятный вечер, после неудачной попытки пробраться к гробу Сталина. Припомнил детали. Савин, услышав тогда о давке, бросил в сердцах:

- Крупорушка! Нелегкая толкнула вас под жернова!

- Так ведь Сталин! - вырвалось тогда у меня. Савин оглянул поочередно на нас, и я увидел, как захлопнулся жестко его рот...

Остальные фотографии перебирал я машинально.

- Знаешь, что подумалось сейчас? - послышалось рядом. - Что-то похожее на предчувствие: вот уйдешь - и прощай! - не увидимся.

- Почему? - я увидел в грустной ее улыбке созвучие с моими переживаниями.

И уже не помню, как положил руку на Лидино плечо, как дотронулся до волос, как стал перебирать их все то, что произошло затем, напоминало сумасшествие...

3

На другой день помчались в ЗАГС. Огорчились, услышав об испытательном сроке, о ритуале со свидетелями - вот такая ерундистика.