Колыбель в клюве аиста

― Так мы же только посмотреть...― попытался оправдаться и заодно утешить рыбаков Ромка, но, поняв тщетность усилий, покрутил пальцем у виска и сказал: ― Ну их, пошли! Пусть подавятся!

Мы завернули за дюну, но еще долго за спиной слышался нервно-ликующий голос вконец взвинченного пацана:

― Струсили! Сазана захотели!..

Перед закатом, на очередном привале, когда впереди, внизу, вдруг выросла стена молодых пристанских тополей, Ромка озабоченно-серьезно вводил меня в суть предстоящего предприятия.

― На судне есть тетенька. Билетерша. Ну, варит, стирает. Вроде хозяйки, понял?

― Ага.

― Я ей картошку помогал чистить. Пароход пришвартуется утром, ― слово "пришвартуется" он произнес со смаком, ― я заберусь на борт, отыщу ее. А ты гляди в два шара, соображай. Если договорюсь, дам знать, помашу рукой ― значит, беги к трапу, поднимайся смело на борт; не договорюсь ― может случиться всякое, ― не дрейфь, рви когти к носу судна, ясно? Придумаем что-нибудь, ― Ромка сделал паузу. ― Ну-ка, повтори!

Ответом он остался доволен.

― Хотя, ― спохватился Ромка, ― могут спросить, кто ты ― что скажешь?

― Назовусь...

― Не-е, ― перебил он. ― Запомни: ты из Рыбачьего, гостил у родичей в Егорьевске, а сейчас едешь домой. Мол, гостил у дяди. Ясно?

Переночевав в стогу соломы, утром следующего дня мы взглянули на лежащий во впадине пролесок и, увидев в конце его, на берегу, на причале, черный силуэт парохода, двинулись вниз.

Пароходная Тетя, худосочная, в мужской фуражке и оттого похожая на мальчишку женщина, увидев Ромку, удивилась, позвала наверх.

Я остался внизу. Пристань, несмотря на раннее время, была людна. На ящиках, а то и прямо на полу сидели пассажиры.

Заканчивалась погрузка бочек с соленой рыбой. По пирсу носился мужчина ― не то весовщик, не то кладовщик.

― Покрепче берись за край! ― орал он одному. ― Скатился в воду!

― Ставь живее на весы. Только аккуратнее, полундра... ― приказал другому.

Я заметил: у кладовщика на правой руке не было кисти, поражало, что он чаще действовал именно ущербной рукой. Да как! Ловкости его у весов мог бы позавидовать, пожалуй, и не инвалид. Под рубашкой, ухарски распахнутой, кладовщик носил полосатую тельняшку, дабы погасить сомнения в принадлежности его к морской братии в прошлом и настоящем, и, конечно, сыпал словом "полундра".

― Эй, полундра! ― выкрикивал он тому или иному работнику.

― Не знаю, так ли хорошо воевал ― горланить научился здорово, ― сказал старичок-аксакал, сидевший неподалеку.

― Соли бы, ― послышалось сзади. Обернувшись, я увидел женщину с детьми. Женщина осторожно развязала узелок, разложила еду. На запах невесть откуда прибежала собачонка. Такса замерла, уставившись на платок со снедью.

― И-ди-ить! ― топнула женщина. ― Самим есть нечего.

Собачонка отбежала, вернулась, как ни в чем не бывало, снова уставилась на платок. Женщина, не утерпев, запустила тогда в нее дощечкой ― собачка, визжа, скрылась за ящиками. Прогнав животное, женщина перевела внимание на меня. "Но тебя ведь не прогонишь дощечкой..." ― читалось в ее глазах. Она взяла картофелину, огурец и, поразмыслив, еще и яичко, протянула мне:

― На, бери!

Я отрицательно качнул головой.

― Бери! Бери! Гордый, что ли?

Лицо женщины вытянулось: отказаться от угощения сейчас, в такое время, когда кусок хлеба шел на вес золота?!

Я двинулся по пирсу дальше, прислушиваясь и приглядываясь к новой жизни.

За штабелем пустых ящиков все еще доносился визг таксы. По эту сторону, у весов, орудовал Полундра.

― Куда мимо?! ― кричал он. ― Клади на весы!

К Полундре подошел мужчина, легонько хлопнул по плечу ― Полундра обернулся, произнес:

― А-а, его величество горшечник... Как живы-здоровы? Торговля? Распродал горшки?

Полундра повел скучную беседу с горшечником о перце, лавровых листах...

― Почему не найдется? ― произнес Полундра, продолжая лихо орудовать весами и костяшками счетов.

В сторонке, притулившись к ящикам, старичок мирно разговаривал с моложавым мужчиной в засаленной гимнастерке. Я следил за тем, что происходило на судне и одновременно прислушивался к беседе незнакомых мужчин.

― Отвоевался, сынок? ~ интересовался старичок.

― Так получилось.

― Куда тебя?

― А вот... ― мужчина показал голову, на вмятину в черепе. ― Видите?

Старичок удивился, незлобно выругался.

― В воронке отлеживались... вчетвером, отец... ― охотно начал свой рассказ мужчина. ― Вроде ямы, представляете? Глина, камни, песок... деревья ― все это выворотило взрывом. Так мы с товарищами заползли в воронку. Есть такая примета, отец: в одно место дважды снаряду угодить трудно.

Я слушал бывшего фронтовика и почему-то думал о рыжем парне ― карповчанине с крестиком под рубашкой. Парня вспоминал я часто. Уж очень странным казался его разговор с братом, в облепиховом лесу, настолько, что еще тогда на чаячьем берегу, вернее по пути домой, на верхотуре воза, я долго находился под впечатлением их беседы, задумался: для чего крестик? И почему носят его только русские? Как удивился, помнится, позже, не обнаружив на груди у Жунковского, моего однокашника ― учились мы с ним в первом классе, ― такого же крестика.