Колыбель в клюве аиста

У меня действительно болели глаза, но чтобы вот так об этом брякнуть перед всем классом! Стало не по себе. На миг показалось, что мстила она за темное пятнышко у себя в глазу, но, увидев, как она затем смутилась, покраснела, я понял, что ошибся.

― Исмаилов, ты, наверное, много читаешь? Я не ответил.

― Ну, да ведь, да? Ночью?

― Ага.

― Не ага, а да.

― Да.

― Как умудряешься читать по вечерам? ― допытывалась пионервожатая, ее прямо-таки раздирало любопытство.

― Лампа на что! ― буркнул я, не понимая куда та гнет.

― Керосин?

― Что керосин?

― Где достаете керосин?

― В сельпо ― где еще.

― Там дикие очереди ― я простояла полдня, но так и не добралась до бочки... А что читаешь, если не секрет?

Я перечислил первые всплывшие в памяти названия.

― О, "Черная Салли"!― удивленно повторяла она за мной. ― И "Хижину дяди Тома"! О, "Гуттаперчивого мальчика"! "Рыжика"! "Приключения Тома Сойера"? Стоп! Стоп! Может быть, и "Приключения Геккельбери Финна" читал? Да? Вот как!

― Письмо написано тобой, ― вынесла вожатая решение голосом человека, объявляющего о важном открытии, ― для меня это ясно, как то, что сейчас день, а не ночь.

Я всем видом показал, что вся эта история с выявлением автора письма мне неприятна.

― Хорошо, молчу, молчу, ― поспешно ретировалась вожатая.

Упаковав посылки, мы добрых полчаса сидели вокруг вожатой, слушая ее рассказ о войне, а когда засобирались и стали нахлобучивать на головы шапки, она попросила меня задержаться.

― Слушай, Исмаилов, а пьесы приходилось читать?

Я вспомнил: нынешним летом в Карповке гостила бригада эвакуированного театра. Артистов разместили по частным квартирам. Двое артистов, супружеская чета, жили напротив, у соседей. Как-то мне довелось видеть, как артист, толстый и веселый, развалясь на лавке, картинно жестикулируя, читал отрывок из пьесы. Его жена, хлопоча у плиты, то и дело ― тоже, казалось, картинно ― паниковала: "Минутку ― молоко сбежит!.." Артист прервал чтение, уставился на меня, сказал серьезно:

― О, отрок! Вам чего? ― и, не дожидаясь ответа, выпалил:

― Нужны деньги? Пожалуйста. У меня деньжат, как у Форда, ― чемодан!

Я не сразу раскусил шутку, качнул из стороны в сторону головой.

― Не желаете? Берите, ― продолжал артист, захлопнув книгу. ― Слушай, оставь молоко, ― он повернулся к жене. ― Пусть бежит, ступай сюда. Ему не нужны деньги. Ты видела человека, который вот так легко отказывается от денег? Взгляни ― вот он!

Женщина обернулась к нам.

― Глядите!― он вытащил из портмоне красную купюру.― Берите, берите, отрок.

На этот раз я повел себя иначе, засмеявшись, больше не колеблясь, сунул в карман тридцатирублевку. Лицо артиста вытянулось в изумлении.

― Взял! ― произнес он. ― Ты видела, он взял деньги! Три червонца. Он воспользовался минутной слабостью и облапошил! Дорогой абориген, ~ захныкал он не то всерьез, не то по-прежнему дурачась, ― пардон. Пошутили ― ну, и довольно. Верни, голубчик, кровные карбованцы. Тридцать карбованцев. Ты так молод. Верни. Вот и чудесно. Водворим на место. Приходи-ка лучше сегодня на спектакль ― проведу мигом. Дать контрамарку? Или располагайся рядом и послушай, ― он потряс книжечкой. ― Сухово-Кобылин ― слыхал о таком?

Я ответил вожатой, что пьесы не читал, а видеть их исполнение на сцене приводилось, и не однажды.

― Читать и смотреть ― не одно и то же, ― мягко возразила вожатая. ― Приходи ко мне, Исмаилов, почитаем?

― К вам? Домой?

― Конечно, ― сказала она, отрезав пути к отступлению.

3

Однажды вечером я отправился в гости. Пионервожатая, со старой матерью, учительницей пения, жила в одной из пристроек во дворе школы. Я вместо гостинцев вручил хозяйке небольшой сосуд керосина, что необычайно умилило ее. На столе появились чай, молоко.

― Тебя зовут Додиком, Исмаилов? Не стесняйся, чувствуй себя, как дома у себя, ― она подвинула стакан с горячим напитком. Я, обжигаясь и фыркая, принялся за чаепитие. Когда стакан опустошился, улыбаясь, предложила: ― Начнем?

Я заволновался. Многое из того, что предстояло сейчас изведать, представлялось смутно: что за штуковина ― чтение пьесы? Почему она надумала читать мне? Как держаться при чтении ― как быть с руками, висевшими плетью? И еще загадка ― вожатая взяла с полки не книгу, а толстую тетрадь. Прижав ее к груди, она подошла к столу, присела и, как девочка-третьеклашка, закрыла тетрадью лицо, сказала:

― Ой, боюсь!

Чего боялась пионервожатая? И будто прочитав мои мысли, произнесла:

― В первый раз читаю свою пьесу ― страшно, Додик! Коротко вздохнув, она положила перед собой тетрадь.

― "Домик над Днепром", ― выдохнула она, но осеклась. ― Так называется пьеса. Надеюсь, ты знаешь, что мы с мамой эвакуированы из Смоленска?

― Ага.

― Правильно произносить "да", ― поправила вожатая.

― Да, ― повторил я.

Она зачитала список действующих лиц, набрала в легкие воздуха, как штангист перед решающим броском.

― Действие первое, сцена первая, ― но снова спохватилась, спросила: ― Ты знаешь, что это означает?