Колыбель в клюве аиста

Помню один из тусклых дней в дачном поселке Ильинка. Жил я временно у сокурсников на квартире частника. В комнате, несмотря на дневное время, было сумрачно. На столе лежали остатки студенческой трапезы: начатая банка сои, чайник, пустые стаканы. Я был один в комнате, стоял у окна, рассеянно разглядывая макушку сосны ― там, почти у самой верхотуры, сидела, съежившись от холода, кошка. Деревья раскачивались, жалобно поскрипывали. "Какая сила загнала тебя туда?"― думал я о кошке. Стало неспокойно. Неожиданно зашевелилась мысль о... смерти: попытался прогнать ее, но не тут-то было. "Что дальше? Как жить?"― спрашивал я себя и не находил ответа. И тогда, взглянув вверх и увидев между сучьями комочек плоти (на третьи сутки мы пытались помочь кошке, но неуклюжесть действий перечеркнула добрые намерения: зверек, испугавшись, забрался еще выше), ― так вот, посмотрев наверх, я снова забеспокоился: "Что дальше? Как быть?" Лихорадочно перебирал варианты: устроиться рабочим в какую-либо дальнюю экспедицию? Или, перетерпев стыд, вернуться домой, в Кок-Янгак? Или... Сквозь нагромождения дум, через недодуманное коричневой змейкой вырвалась мысль: "А если разом со всем этим кончить?" Отшатнулся, но змейка не собиралась уступать. "Подумай, небольшое усилие ― ничего не будет... так просто", ― наступала коричневая. Я вообразил себя в шкуре самоубийцы, на миг ощутил холодок и тяжесть зловещей машинки... неспешно отошел от окна, прилег на койку ― змейка не отпускала. Но то ― величайшая глупость: не было у меня никакой машинки, да и мужества, разумеется, не хватило бы ― это точно. Но... Вот это "но" до сих пор нет-нет, да и сожмет сердце: а что, если тогда, в ту минуту, подвернулась-таки машинка, вдруг что-то во мне замкнулось или разомкнулось?

Я лежал на койке, вопреки желанию, слушая неприятный скрип тысяч сосен. Змейка извивалась, возникала и пропадала; я отгонял ее ― она исчезла, чтобы тут же вновь объявиться. Из премерзкого состояния вывели голоса. Говорила хозяйка, в разговор вклинивались девичьи голоса. Хозяйку о чем-то расспрашивали. Прислушался: голос одной из них был похож на голос... Ну да, разумеется!

― Где она?― спрашивала девушка.

Схожесть голосов и это "Где она?" перечеркнули сомнения. Я бросился к окну в надежде увидеть Лиду, но, взглянув, тотчас же и разочаровался: хозяйка разговаривала с незнакомыми девушками-лыжницами. С ними стоял парень с сумкой на плече. Хозяйка показывала на макушку сосны ― лыжницы, задрав головы, вглядывались, стараясь разглядеть кошку, удивлялись, охали да ахали. Парень извлек из сумки стальные когти, нацепил их и шагом инопланетянина направился к сосне. В другое время я, наверное, не устоял бы от искушения поглазеть. Но мысль о Лиде, возникнув однажды, долго держалась в голове ― сдетонировала идея: надо завербоваться в геологическую экспедицию ― непременно подальше и поглуше: Колыма, Чукотка, Таймыр... не все ли равно ― были бы потяжелее испытания! Но уехать, не посоветовавшись с Лидой! Далее следует серия суетливых действий. Я намерен встретиться с Лидой, но, не утерпев, набросив наспех пальто, срываюсь тотчас же ― лыжницы шарахаются в стороны, поспешно уступая тропу в снегу... Бегу на перрон, вскакиваю в электричку. На одном из переходов метро останавливаюсь у цветочного ларька. "Цветы? Глупость!" ― думаю я, но рука против воли лезет в карман, извлекает помятую рублевку, и я с букетом лечу по эскалатору куда-то в пропасть...

Старинное бело-зеленое здание. Лидин дом. Решительно направляюсь к подъезду, но у дверей раздумываю, возвращаюсь, разыскиваю будку с телефоном, звоню ― длинные гудки приносят, как ни странно, и огорчение, и облегчение: я хочу и одновременно боюсь встречи. Собираюсь уйти, но что-то заставляет остаться, и я долго, ежась от холода, топчусь на тротуаре, пританцовываю на холоде с приподнятым воротником, с букетом в руках ― какова картина?

Лида вернулась поздно. Она вышла из метро, и решительности моей ― как не бывало, я готов был бежать. И сбежал бы, не заметь и не окликни она вовремя.

― Жунковский! ― Лида не скрывала восторга. ― Жунковский! Цветы? Мне! Но чего стоим? Идем в дом! ― И уже в квартире, хлопоча, продолжала: ― Я одна. Почему не спрашиваешь, где родители. Уехали! Тебе не интересно куда?

Она на скорую руку сообразила ужин, усадила меня за стол и продолжала рассказ о себе уже спокойным тоном.

― Прежде чем уехать, предки перебрали несколько вариантов. Маму тянуло к солнцу, папу ― в края менее обжитые. Долго прикидывали, гадали... Как-то зашел разговор о войне: вспомнилась жизнь в эвакуации ― будто задело за больное отца. Он изменился, долго вымеривал крупными шагами по комнате, потом остановился, объявил волю: ехать в Карповку ― и только! И ― как отрезало. Сейчас все позади. Сейчас предки в Карповке. Папа хирург в районной больнице. Мама трудится в местной библиотеке. Оба довольны, хотя, конечно же, тоскуют. Итак, ― она лукаво и многозначительно улыбнулась, ― государственной тайны для тебя больше не существует...