Колыбельная

— Это не я, — горячо заговорил Кошевой, ладонью вытирая выступивший на лбу пот, — клянусь, это не я; но я знаю человека, который это сделал или, по крайней мере, передал убийце ваши слова про ботинок и про этот чертов телефон, я рассказал ему всё, в этом моя вина, но, клянусь, это не я, я не убивал, я никого в жизни не убивал, мне даже страшно об этом подумать, потому что я сам до чертиков боюсь смерти; господи, Гордеев, вы бы знали, как я боюсь; пока я не встретил Олю, я просыпался среди ночи и слышал чье-то отвратительное дыхание в темноте, я включал свет, но никого рядом не было, и я всю ночь сидел со светом, как маленький ребенок, я боялся спать, потому что мне казалось, что я умру во сне, просто не смогу выбраться из пропасти сна; я столько лет ходил в качалку, сам не зная зачем, жил в одиночестве, стоя на пороге, за которым ничего нет; вы понимаете меня, Гордеев? За этим порогом ничего нет!! — Он почти хрипел от натуги, потому что произнес подряд без запинки большое количество слов; его глаза вылезли из орбит, а ногти впились в обивку дивана.

Оля как сумасшедшая гладила его по руке, приговаривая: «Хватит… милый мой… пожалуйста… не надо», словно боялась, что ее возлюбленный превысит отведенный ему лимит слов и свалится замертво.

Гордеев молчал. Он не верил Кошевому, считая его слова жалкой попыткой оправдаться; но он вспомнил об интуиции, которая в первую или вторую их встречу подсказала ему, что из Кошевого не выйдет преступника; он слишком прост, и для счастья ему не нужны расчлененные тела людей и кровь, вытекающая из колотых ран; ему нужна отчаявшаяся женщина, вроде этой Оли, с которой можно поговорить при свете свечи о чем-то глубоко личном. Гордеев поднялся с пистолетом в руке, еще не зная, как поступит. Он увидел на стенах обрывки прозрачного скотча и прямоугольные участки, где было меньше пыли; здесь когда-то висели плакаты, которые отвлекали Кошевого от страха смерти, но он сорвал их, когда они перестали справляться со своей задачей, и попытался отыскать иной путь. Быть может, подумал Гордеев, этот человек заслуживает толики уважения. Он сделал шаг назад, потом — вперед, пытаясь собраться с мыслями. Его безудержно клонило в сон, но он понимал, что сегодня ночью спать не придется.

— Вот что, Кошевой, — сказал он, — одевайтесь: мы поедем к человеку, с которым вы якобы делились информацией по делу Молнии.

— Прямо… сейчас? — заикаясь, уточнил Кошевой.

— Прямо сейчас, — подтвердил Гордеев и поклонился Оле. — А вам, Оля, я бы советовал взять такси и ехать домой.

Оля долго не отвечала. Она смотрела на Гордеева, как на врага: он и был врагом ее надежды на семейное счастье. Она не слушала, что он говорит Кошевому и что Кошевой отвечает, потому что никогда не вмешивалась в разговоры мужчин; ей казалось, что она всё равно не поймет, о чем речь. Она уловила одни лишь интонации: Гордеев в холодных выражениях лишал Кошевого надежды на будущее, а Кошевой, лишенный надежды, плакал как ребенок. У нее сердце кровью обливалось, когда она видела, как он плачет. Она хотела вскочить и закричать на Гордеева, чтоб он убирался, а потом со всего маху ударить его по лицу; пусть он выстрелит в нее, пускай она умрет, но напоследок она хорошенько ему врежет и плюнет в это бледное усмехающееся лицо; ничего этого она, однако, не сделала. Она потупилась и прошептала:

— Вы так милы.

И пошла одеваться. 

Глава четвертая

Посадив Олю в такси, Кошевой и Гордеев двинулись к служебной машине. Кошевой сел за руль, а Гордеев устроился на заднем сиденье, наблюдая бритый затылок бывшего напарника. В салоне было темно. Они видели, как разворачивается такси, как летит грязь из-под колес, как водитель выруливает на освещенную дорогу и пропускает несущийся на огромной скорости черный «вольво», а затем неторопливо уезжает прочь, чтоб никогда больше сюда не вернуться. Кошевой шевельнулся на переднем сиденье. Гордеев на всякий случай приготовил пистолет. Если я выстрелю в него на ходу, подумал он, мы разобьемся. Он нахмурился, соображая.

— Скажите, Кошевой, теперь, когда мы остались одни: вы нарочно выдумали байку о человеке, которому всё рассказывали? Хотели избавиться от Ольги? Надеетесь, что она позвонит в полицию? Или вам не хочется, чтоб она видела, что произойдет дальше?

— Это не байка, — прохрипел Кошевой. — Вы сами… увидите.

— Прекрасно. Тогда поехали.

— Вы всё… разрушили, — пробормотал Кошевой.

— Разве? — удивился Гордеев.

Кошевой кивнул:

— Я думал: вот оно… а вы разрушили… Зря я к вам пришел тогда…