Колыбельная

Егорка не ответил. Из искривленного рта дебила сочилась слюна. Он был очень грязный. Танич осмотрелся: никого. Пойдем, сказал он и взял мальчика за руку. Тут рядом есть болото. Там красиво. Всё такое зеленое. И лягушки квакают. Ты любишь лягушек? Егорка молчал. Я вот не люблю, признался Танич. Мерзкие они какие-то. Лицо Егорки, обычно изуродованное тупой злобой, разгладилось. Он покрепче схватил Танича за руку и потерся о нее щекой. Танича окатило жаркой волной жалости и стыда. Он хотел отпустить Егорку и сбежать, но пересилил себя и довел дело до конца. Тогда ему показалось, что он видит на краю болота тень черной твари, высокой, как колесо обозрения. И сейчас ему кажется нечто подобное. Он повернулся. Возле склада замерла та самая тварь. Голова существа запуталась в звездах; дыханием ее был свист ветра в водосточных трубах; звук шагов напоминал шуршание шин по асфальту; пальцы – как заводские трубы; глаза – гигантские окна с зажженными ночниками, чтоб дети, которые живут за этими дьявольскими окнами, не боялись вечной темноты. Танич втянул голову в плечи. Хотелось стать как можно ниже, чтоб тварь не заметила его. Он кинулся к воротам. Мелькнула мысль угнать машину, которая стоит во дворе, но он отогнал ее: останавливаться нельзя. Болото кончилось. Он бежал по пустой улице. Стук каблуков сливался с хохотом существа. «Куда ты, мой маленький? – смеялась тварь. – Помнишь, как мама тебе говорила: не бегай по улицам, у тебя слишком короткие ножки, споткнешься и упадешь, поранишь коленки. Ну куда ты спешишь, радость моя, неужели не понимаешь, что, куда бы ты не побежал, я всегда буду рядом. Когда-то я был одинок, но теперь у меня есть ты, есть все вы, мои маленькие озорники со сбитыми в кровь коленками. Ну же, остановись, дай помять твои пухлые щечки, малыш». Я спятил, повторял про себя Танич, спятил, спятил, спятил. Он нырнул в подземный переход, оттолкнул кого-то, сбил с ног музыканта, который играл на гитаре «Jingle bells», взлетел по ступенькам, не обращая внимания на ругательства, затухающие за спиной; побежал дальше, дальше, еще дальше. Через темные дворы, мимо каменных зданий, по зыбкому мосту над смолистой рекой. Он бежал быстро, аж пятки сверкали, а огни витрин и раны дорог летели ему навстречу. Танич подумал, что сможет бежать долго и вскоре оббежит всю Землю, вернется на это самое место, и кошмар прекратится – не зря же он отважно преодолевал огромные расстояния. Но он споткнулся о выпирающий из асфальта камень и упал в канаву. Грязь залепила ему лицо. Он встал на колени и ладонью оттер грязь. В холодном лунном свете расстилалось поле мертвой травы. Он повернул голову и увидел серую полосу шоссе. На другой стороне дороги застыла тварь. Она покачивалась, как будто на ветру. Трясущейся рукой Танич расстегнул куртку и дернул нож за рукоятку. Нож не сдвинулся с места. Холодное оружие держалось на трех полосках ткани, которые Танич пришил к изнанке куртки. Похоже, одна из полосок мешала. Тварь подняла ногу. Танич снова дернул нож: безуспешно. Тварь открыла рот, похожий на дыру в пространстве, и Танич услышал успокаивающие звуки телевизионных помех. Как приятно слушать помехи, подумал он, просто звук, над которым не надо думать. Он вспомнил, что нож следует немного наклонить вправо, и легко вытащил его. Тварь перешагнула дорогу. Танич закрыл глаза, повторяя: никакой черной твари нет, это Молния, мужик с розовой мордой, как у свиньи, никакой твари нет. Когда он открыл глаза, перед ним стоял Молния. Он озирался. Лицо его было испуганным. Так тебе и надо, злорадно подумал Танич. Молния посмотрел на Танича и двинулся к нему:

– Послушайте, вы…

Танич ударил его ножом в живот.

Лицо Молнии скривилось от боли и изумления.

– Я… – Слова вылезали из глотки с огромным трудом, как металлические болванки. – Как… – пробормотал он. – Для чего же… – Он продолжал идти, вытянув руки вперед.

Танич толкнул его: Молния упал на спину. Он дергался всем телом и хватал руками воздух, как будто пытался удержаться от падения в пропасть. Его вырвало полупереваренной пищей.

– Так тебе! – закричал Танич вне себя от радости. – Так тебе, гнида!