Колыбельная для брата

От грозы черно-синие,
Злыми ливнями полные,
Над утихшими травами
Поднялись облака.
Кровеносными жилами
Набухают в них молнии,
Но гроза не придвинулась
К нам вплотную пока…

Дали дымом завешены -

Их багровый пожар настиг,
Но раскаты и выстрелы
Здесь еще не слышны.
До грозы, до нашествия,
До атаки, до ярости
Нам дорогой оставлено
Пять минут тишины.

Потом Кириллу не раз придется петь эти слова, и всегда у него будут холодеть руки и щеки. Но в первый раз, у костра, нервный холод обжег его так, что остановилось дыхание.

… До атаки, до ярости,
До пронзительной ясности
И, быть может, до выстрела,
До удара в висок -
Пять минут на прощание,
Пять минут на отчаянье,
Пять минут на решение,
Пять секунд на бросок…

Лица были оранжевыми от огня, а огонь был как флаг «Капитана Гранта» на штормовом ветру.

Митька приткнулся к Кириллу и положил ему на колени кудлатую голову. Замер.

Дед резче ударил по струнам и закончил последний куплет:

… Раскатилось и грохнуло
Над лесами горящими,
Только это, товарищи,
Не стрельба и не гром -
Над высокими травами
Встали в рост барабанщики.
Это значит - не все еще,
Это значит - пройдем.

И опять тихо сделалось. Даже неяркий желтый месяц опустился к самой земле и слушал тишину, похожую на эхо песни.

- Вот это колыбельная! - шепотом сказал Юрка Кнопов.

- Откуда она? - спросил Саня.

- Издалека, - сказал Дед. - Я слышал ее в комсомольском лагере под Петрозаводском, давно еще. Но и там не знали, кто ее сочинил.

«Это почти про нас, - подумал Кирилл. - Как мы сегодня… Не совсем про нас, но похоже…»

Дед сидел, задумавшись и поглаживая гитару, как добрую собаку. «Он больше всех боялся сегодня, - подумал Кирилл. - Во-первых, за весь экипаж, во-вторых, за своего Митьку, который был впереди… Митька заслужил такую колыбельную…»

- А почему… - начал Кирилл и замолчал. Он хотел спросить, почему Дед не пел эту песню раньше. Не спросил, понял. Надо было иметь право на такую песню.

Теперь они имели это право.

- Давай еще раз, - попросил Кирилл.

- Что ж, давай, - просто и охотно сказал Дед.

Кирилл сел с ним рядом. Он не чувствовал ни капельки смущенья, никакой нерешительности, он хотел петь. Он сейчас словно целиком состоял из этой песни. Два голоса - глуховатый и ясный - слились в первой фразе:

Помиритесь, кто ссорился…

Юрки, сидевшие рядом, еще плотнее придвинулись друг к другу.

Глава 10

- Так… Просто песня, - сказал Кирилл Женьке, когда они шли от оврага после встречи с Чирком. - А почему ты спрашиваешь?

- Она незнакомая какая-то. И хорошая… Ты ее поешь хорошо.

Вот сейчас Кирилл почему-то смутился, хотя Женька не первый раз хвалила его пение. И от смущения заговорил сердито:

- Ты, смотри, не вздумай болтнуть про Чирка.

- Не вздумаю, - рассеянно сказала Женька. - А ты не притворяйся суровым, ты не такой.

- А какой? - растерянно спросил Кирилл.

- Ну… я не знаю.

- Не знаешь, а влюбилась в третьем классе, - пробормотал Кирилл. Он хотел быть язвительным, но, кажется, покраснел.

- В третьем классе все было проще, - серьезно проговорила Женька. - В третьем классе ты пел песни про Чебурашку, а не такие, как эта… «Колыбельная».

- Это песня про то, как люди боятся, - вдруг сказал Кирилл. - Знаешь, бывает так: ветер, огонь, гроза. Люди боятся, но идут.

- Куда?

- «Куда»… - усмехнулся Кирилл. - Куда надо. Ясно, что не кошельки таскать!

- Ну вот, - огорченно сказала Женька. - Сам заступился за Чиркова, а теперь…

- А я не про него…

- А про кого?

- Вообще…

- Странный ты, Кирилл.

- Почему?

- Не знаю… Ты похож на Тиля Уленшпигеля.

- Перегрелась ты на солнышке, - сказал Кирилл и представил себя со стороны, как в зеркале.

- Нет, в самом деле. Такой же худой, и волосы… И… какой-то отчаянный. У тебя тоже пепел стучит в сердце?

- Да ну тебя, - пробормотал Кирилл и от большого смущения брякнул: - Ничего у меня не стучит. Урчит только - в животе от голода.

Тут же он понял, что сморозил глупость, и торопливо проговорил:

- По-моему, это ты отчаянная. Так носишься на велосипеде. Я даже не думал, что ты так можешь.

- Что ты! - обрадованно сказала Женька. - Это я с перепугу. Знаешь, как я перетрусила, когда в овраг скатывались!

- Ну вот, - сказал Кирилл. - Значит, эта песня и про тебя… Ну, пока…

Они стояли на углу улиц Грибоедова и Мичурина, и надо было расходиться.