Колыбельная для бронехода (СИ)

— Э-э-э… сержант, я и не собирался вас на чем-то ловить, я вас ни в чем не подозреваю. Вы написали рапорт, полковник Маслов написал на его основании представление к высшей воинской награде, и по правилам такой случай должен быть расследован с составлением отчета. Бюрократия, чтоб ее. Просто майор Вукович вчера уехал расследовать какое-то экстренное дело, это расследование передали мне, при этом майор не потрудился оставить мне свои материалы, так что мне вот приходится все с нуля… Я прочитал ваш рапорт, но в нем есть не совсем понятные места, которые как-то от меня… ускользнули.

— Что именно?

— Во-первых, командир батареи, огонь которой вызвал на себя Малевич, в рапорте написал, что слышал в рации ваш голос, а не Малевича, хотя радиометка сигнала принадлежала Малевичу.

— Ну и? Можно подумать, он знает наши голоса наизусть. Радиопомехи делают все голоса похожими, если что.

— Во-вторых, катапультное кресло Малевича несет следы повреждений, которые не оставляют шансов пилоту, в нем сидевшему.

— Так Малевич и погиб, если что.

— Ага. Но то, что от него осталось, было найдено в одном месте, а катапультное кресло — в паре сотен метров. Как такое могло случиться?

Я засопел.

— Так в моем рапорте содержится исчерпывающий ответ на этот вопрос, если что.

— Не-а.

— Ага.

— Ну, значит, я невнимательный, — сказал Радонич, — потому что не нашел там объяснения этого парадокса.

— Так его там и нет.

— А только что вы сказали, что есть, и я записал это на диктофон.

— А, так значит, все-таки ловите, да? Нет, я сказал, что рапорт содержит ответ на вопрос «как такое могло случиться?». При этом я не говорил, что этот ответ объясняет парадокс.

Следак заиграл желваками.

— Сержант, вы издеваетесь?

— Нет. Отвечаю на ваши вопросы так, как вы их задаете. И сейчас еще раз, для самых бронелобых, повторю то, что написано в моем рапорте. Примерно в тот момент, когда Малевич вызывал огонь на себя, у меня в кабине бушевал пожар, а я пытался вручную запустить заклинившую катапульту. И меня занимал только один вопрос: что случится быстрее, я катапультируюсь или получу второе попадание. А если не получу, то удастся ли мне катапультироваться или я просто сгорю к чертям собачьим. При этом у меня уже сгорел кабель подключения нейрошлема, так что я был полностью слеп и не знал, что происходит снаружи. И даже если бы я захотел выглянуть через смотровой прибор — я не смог бы этого сделать, потому что амбушюр визора уже горел ясным пламенем, как и почти все в кабине. Именно поэтому нет ни малейшего смысла спрашивать меня о последних секундах Малевича: я не знаю. Я в этот миг горел в собственном бронеходе и по этой причине совершенно не интересовался внешним миром.

Повисла тишина, а затем лейтенант заметил:

— Вы везучий парень, сержант. Вы оказались заперты в пылающей кабине с заклинившей катапультой. Ваш бронеход выгорел дотла, а вы отделались легкими ожогами менее чем двадцати процентов тела. Всего две незначительные пересадки кожи. Везение сказочное, я бы сказал.

— Я просто успел катапультироваться, — ответил я, пожав незабинтованным плечом, — что тут странного?

— В том, что вы катапультировались — ничего. Но при этом вы составляете рапорт, из которого следует, что огонь на себя вызвал ваш напарник, чье кресло пробито осколками и валяется хрен знает где, а он сам — в другом месте, хотя должен был быть в кресле. При этом командир батареи уверен, что слышал ваш голос, а не Малевича. Нет, я понимаю, что всему есть свое объяснение, но тут слишком много странных событий на единицу площади и времени, так сказать…

— Постойте… Так вы все же подозреваете меня… Погодите. Я понимаю, что командир, вернувшийся без отряда и машины, поневоле вызовет интерес отдела внутренних расследований, но… Лейтенант, вы подозреваете меня в том, что… что это я вызвал огонь на себя, а не Малевич?!

— Это все бы объяснило, — пожал плечами Радонич. — Послушайте, сержант, еще раз повторю: я вообще ничего против вас не имею и если бы это мне на стол легло представление на награждение Малевича — я бы почитал рапорт и бацнул печать «Подтверждено». Но правила придуманы не мною, я просто добросовестно выполняю свою работу.

— Тогда вам осталось объяснить, как я выжил, вызвав огонь на себя…

— Так катапультировались же.

— …И почему переписал свой подвиг и высшую награду на своего напарника.

— Хм… Он ведь был вашим другом?

Я фыркнул, с трудом сдержав смех:

— А вот и хрен. Я Малевича терпеть не мог.

— Внезапно… — протянул полковник. — Кирин, а я был уверен, что вы друзья!

— Все были уверены. В том числе и сам Малевич. Ну, я неточно выразился: терпеть-то я его терпел, но при этом ненавидел тихой и бессильной ненавистью. Его все ненавидели.

— Интересно девки пляшут… Не ожидал я такого открытия в своем-то полку… А за что?

Я пожал плечами: