Колыбельная для жандарма

– Вот тебе и повод позвонить, – задумчиво сообщил Протопатап.

– Выйдет вроде доноса.

– Скажи Варьке. – Соловьев всегда умел придумать способ.

Предложение показалось Кореневой дельным. Однако говорить напрямую она не хотела, поэтому пригласила мадемуазель Волкову прогуляться в университетском парке и привела ее на лекцию креативного менеджера.

– Вы хотите, чтобы я обрела цель в жизни? – насмешливо осведомилась Варвара, которая перед этим всю дорогу исповедовалась Елене в своих чувствах к Ландау. Очевидным образом девушке не с кем было поделиться, а отца она запоздало побаивалась: вдруг Васе что-то будет на работе? – Елена Николаевна, я уже мотивирована дальше некуда. Вашу злополучную программу, как зуб, тащили. Защиту пытаемся придумать… Да еще Топтыгин, который считает меня романтичной!

– Ты очень романтична, – возразила Елена. – И чувствительна в глубине души. Иначе не стала бы надевать на себя такую броню.

Варька хмыкнула, но была польщена.

– Так на что я должна смотреть?

– На лектора.

Мадемуазель Волкова прищурилась.

– Ну, Поджетти.

– Не помнишь? Ах да, ты его даже не видела в моих лондонских картинках. Только твой отец и те два доктора.

– Подождите. Вы что хотите сказать? Помню я его на мониторе среди физиономий из МИ-6. Леонтий Васильевич разбирается. – Барышня вплеснула руками. – Елена Николаевна, какая вы старомодная! Прямо сказать не могли? Ну да, он резидент и уже несколько месяцев пытается всех кругом окучить.

– Почему же его не арестуют? – опешила Коренева.

– Выявленный агент – большая ценность, – снисходительно пояснила Варька. – Его не хватают, а наблюдают, куда он приведет.

– Тогда и о моем разговоре с ним…

– Ваш отказ всех очень впечатлил, – девушка лукаво заулыбалась, – особенно моего отца.

* * *

Доктор Блехер сразу очень приглянулся патриарху: смущается, но знает много. Фунт меньше: гонор через край. О том, нравится ли он сам, Божий человек никогда не заботился. Что до врачей, то их собеседник порадовал, сразу перейдя на медицинский жаргон, унаследованный от родителей. И вообще, после того как полвека назад в приказном порядке было решено, что у Церкви и науки нет противоречий – мир творение Божье, а люди его познают, – многим полегчало.

– Если принять во внимание тот факт, что клеточная решетка воды изменяется под воздействием звука, – рассуждал Блехер, – а Его Величество проявляет чувствительность именно к пению монастырского хора, то надо попробовать…

Оставался один вопрос, как убедить императора подвергнуться испытанию. В субботу Карл Вильгельмович с непроницаемым выражением лица вошел в Малахитовый кабинет Государя.

– Ваше Величество, – начал он, – человек на восемьдесят процентов состоит из воды.

Сидевший за столом Макс заржал.

– Мне уже доложили.

Кройстдорф смутился.

– А металлы при нагревании расширяются, – заговорщически понизив голос, сообщил император. – Вы об этом хотели со мной поговорить?

Он был в хорошем расположении духа. Как вернулся из монастыря – начал работать. Дела шли.

– Смысл такой… – Кройстдорф помял подбородок, а потом очень быстро, зажевывая подробности, вывалил на друга историю музыки и мозгов. – Недурно было бы использовать собственных неврологов, раз казна платит за их исследования… Патриарх одобрил.

– Ну раз так, – пожал плечами Государь. – Врачей надо слушаться. Я готов.

Карлу Вильгельмовичу казалось, что все пройдет труднее.

В Институте неврологии уже устали принимать высокопоставленных пациентов. Блехер, как всегда, переживал и готов был опутать Максима Максимовича всеми имеющимися проводами. Мелодию записали быстро. И снова все ожидали, что услышат нечто вроде: «Сильный, державный» или «Тебе Бога хвалим». А услышали рок-н-рольные и блюзовые композиции, выдуваемые тромбоном в произвольном порядке. Попурри. Да такое, что ноги сами шли в пляс.

Впору было задуматься, как такой веселый человек напускает на себя непроницаемую суровость, не вредно ли? Но Блехер обратил внимание на пронзительную ноту: среди немыслимой какофонии труба силилась, но не могла вывести соло.

– Что это за мелодия?

Кройстдорфу не надо было напоминать. На каждом балу играли.

– Вальс «Белых роз», под который Его Величество впервые танцевал с императрицей в Берлине.

Блехер думал с минуту, а потом просиял.

– Поищите в наших фондах, – потребовал он у знакомой рыженькой ассистентки. – Можете убрать трубу из записи императора? – Девушка кивала. – И наложите на это место правильную музыку.

Она возилась минут двадцать. Доктора и развлекаемые ими посетители устали ждать.

– И что? – очень скептически осведомился Максим Максимович.

Ему дали послушать на четырех дорожках, потом на шестнадцати. Хотели больше не усложнять, но Государь выбрал именно тридцать две, еще досадуя на примитивность аппаратуры.

– Это ли не доказательство, что у миропомазанных в голове больше каналов, чем у нас с вами? – спросил шеф безопасности.

Врачи переглянулись.

– Может, человек просто музыку любит, – сказал Фунт. – Разбирается.

Глава 5 О возможном и неизбежном