Колыбельная [litres]

Сжимая кулаки, Мона бросается следом за нами, ее красные с черным волосы падают ей на лицо. Серебряные цепочки и амулеты запутались в волосах. Оранжевое платье все перекручено, ворот с одной стороны разодран, так что видно голое плечо. Когда она брыкалась, у нее слетели босоножки, так что теперь она босиком. Ее глаза за темными скрученными волосами. В ее глазах отражаются цветные огни луна-парка, крики отдыхающих вдалеке могли бы быть эхом ее собственных криков, которые звучат и звучат – навсегда.

Вид у нее свирепый. Свирепая ведьма. Колдунья. Злая и разъяренная. Она больше не моя дочь. Теперь она – кто-то, кого мне никогда не понять. Чужая.

Она цедит сквозь зубы:

– Я бы могла вас убить. Вас обоих.

Я провожу рукой по волосам. Поправляю галстук и заправляю выбившуюся рубашку в штаны. Я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три, и говорю ей: нет, но мы можем убить тебя. Я говорю, что она должна извиниться перед миссис Бойль.

Это то, что теперь называется суровой любовью.

Элен стоит, держа книгу в руках в перчатках, и смотрит на Мону.

Мона молчит.

Дым от дизельных генераторов, крики, рок-музыка и цветные огни делают все, чтобы разбить тишину. Звезды в ночном небе молчат.

Элен оборачивается ко мне и говорит:

– Со мной все в порядке. Пойдем. – Она достает ключи от машины и отдает их мне. Мы с Элен отворачиваемся от Моны и идем к машине. Но когда я оглядываюсь, я вижу, что Мона смеется, прикрывая лицо руками.

Она смеется.

Она видит, что я на нее смотрю, и перестает смеяться. Но она все равно улыбается.

И я говорю ей: чего ты лыбишься? С чего бы ей лыбиться, черт побери?

Глава тридцать пятая

Я за рулем. Мона сидит сзади, сложив руки на груди. Элен сидит рядом со мной на переднем сиденье, держит на коленях открытый гримуар и периодически подносит его к окну, чтобы рассмотреть страницы на свет. На переднем сиденье между нами трезвонит ее мобильный.

У нее дома, говорит Элен, еще сохранилась вся справочная литература из поместья Бэзила Франки. В том числе словари греческого, латинского и санскрита. Книги по древней клинообразной письменности. По всем мертвым языкам. Это может помочь в переводе гримуара. Используя баюльное заклинание как ключ от шифра, как Розеттский камень, она, может быть, и сумеет перевести все.

Ее мобильный так и звонит.

В зеркале заднего вида Мона ковыряет в носу и скатывает козявку в плотный темный шарик. Она медленно поднимает глаза и упирается взглядом в затылок Элен.

Мобильный Элен так и звонит.

Мона щелчком отправляет козявку в розовые волосы Элен.

Мобильный так и звонит. Не отрывая глаз от гримуара, Элен подталкивает телефон ко мне. Она говорит:

– Скажи им, что я занята.

Это могут звонить из Государственного департамента США, с новым заданием. Это могут звонить от любого другого правительства, по делу «плаща и кинжала». Нужно срочно нейтрализовать какого-нибудь наркобарона. Или отправить на бессрочную пенсию какого-нибудь мафиози.

Мона открывает свою Зеркальную книгу, свой ведьминский дневник, и что-то там пишет цветными фломастерами.

На том конце линии – женский голос.

Это твоя клиентка, говорю я, прижав трубку к груди. Она говорит, что вчера ночью у них по лестнице катилась отрубленная голова.

Не отрываясь от гримуара, Элен говорит:

– Это особняк в голландском колониальном стиле. Пять спален. На Финей-драйв. – Она говорит: – Она докатилась до самого низа или исчезла еще на лестнице, голова?

Я спрашиваю у женщины в телефоне.

Я говорю Элен: да, она исчезла где-то на середине лестницы. Жуткая окровавленная голова с хитрой усмешкой.

Женщина в трубке что-то говорит.

И с выбитыми зубами, говорю я Элен. У нее очень расстроенный голос.

Мона пишет с таким нажимом, что фломастер скрипит по бумаге.

По-прежнему не отрываясь от гримуара, Элен говорит:

– Она исчезла. Какие проблемы?

Женщина в телефоне говорит, что такое происходит каждую ночь.

– Пусть позовут священника, чтобы он изгнал бесов, – говорит Элен. Она подносит очередную страницу к свету и говорит: – Скажи ей, что меня нет.

Мона не пишет, а рисует картинку. На картинке – мужчина и женщина, пораженные молнией. Потом – те же мужчина и женщина, размазанные под гусеницами танка. Потом – те же мужчина и женщина, истекающие кровью через глаза. Мозги текут у них из ушей. На женщине – облегающий костюм и много-много украшений. У мужчины синий галстук.

Я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три…

Мона вырывает листок с рисунком и рвет его на тонкие полоски.

Мобильный снова звонит, и я опять отвечаю.

Прижимая трубку к груди, я говорю Элен, что это какой-то парень. Говорит, у него из душа вместо воды хлещет кровь.

Держа гримуар на свету, Элен говорит:

– Дом на шесть спален на Пендер-корт.

И Мона говорит:

– На Пенден-плейс. На Пендер-корт – отрубленная рука, которая вылезает из мусорного бака. – Она чуть-чуть приоткрывает окно и сует в щелку обрывки рисунка. Обрывки мужчины и женщины.

– Нет, отрубленная рука – на Палм-корнерс, – говорит Элен. – А на Пендер-плейс – кусачий призрачный доберман.