Колыбельная виски (ЛП)

— Я знаю каждого пациента, которого лечила, это должно быть нарушение HIPPA (прим. Health Insurance Portability and Accountability Act — представляет собой федеральный закон, в котором установлены правила обмена личной медицинской информацией и ее защиты от неразрешенного использования) или что-то в этом роде.

— Не-а, а вот пойти и разболтать, что Бритни Суинсон в третий раз за этот год подхватила трипак — это нарушение.

Закрываю лицо руками и стону.

— Фу, Мэг…

— Я шучу, — хохочет она. — А может, и нет… — Она шевелит бровями и сверкает той самой улыбкой Мисс Америки, которая помогла бы ей получить на конкурсе больше баллов, чем я могу сосчитать.

Но позвольте мне просто сказать, что эта улыбка была обманчивой. Мэг МакКинни была кем угодно, только не королевской особой. Мама всегда считала ее грубоватой. Она была той девочкой в старших классах, которая задирала юбку и сгибалась в талии, когда роняла карандаш, чтобы мальчики могли хорошенько рассмотреть ее трусики «Виктории Сикрет». Мэг считала мальчиков развлечением, а я — досадной помехой, вот почему люди никогда не понимали, почему она дружит с дочерью проповедника. Но в людях есть гораздо больше, чем вещи, по которым они расходятся во мнениях.…

Мимо нас проходит один из ординаторов, гордо расправив плечи и высоко подняв голову. Мэг дергает подбородком в его сторону.

— Посмотри на его задницу, Ханна.

Бросаю мимолетный взгляд, прежде чем схватить свой бейдж и направиться к одному из табельных таймеров (прим. считыватель для учёта рабочего времени, основан на отбивании персональной карточки в начале и конце смены) у туалета.

— Не настолько впечатляюще.

— Ты что, издеваешься? Сколько докторов ты видела с такой задницей?

— На самом деле я не слежу за ними.

— Какая жалость. — Мэг все еще смотрит, как мужчина идет по коридору.

— Ладно, моя смена закончилась десять минут назад, так что... — Просовываю удостоверение в щель, наблюдая, как мигает маленький зеленый огонек.

— Ты завтра работаешь? — спрашивает Мэг.

— Да. На этой неделе три двенадцатичасовых.

— Тогда до завтра. — Мэг махает рукой, хватает карту и исчезает в одной из комнат.

Я останавливаюсь перед дверями в приемную, брызгая дезинфицирующим средством для рук в ладонь, в то время как автоматические двери медленно открываются. Мистер Бреннер, мой старый школьный учитель, машет мне с одного из пластиковых стульев в приемной. Махаю в ответ и выскальзываю наружу, в душный ночной воздух. Алабамская жара имеет обыкновение окутывать вас, как шерстяное одеяло. Неуютно и невыносимо душно.

С тех пор как я уехала два года назад, в этом маленьком городке мало что изменилось. К сожалению, единственное, что изменилось — это причина, по которой я оказалась дома.

На крыльце горит свет, когда я сворачиваю на гравийную дорожку и паркуюсь рядом с папиным «Форд Ф150». Заглушив мотор, сижу в темноте, чувствуя, как сердце колотится о ребра.

Я весь день провела с больными людьми. Я видела, как умирали три человека, но все это означало, что я привыкла к смерти, но не застрахована от неё. Тяжело смотреть, как кто-то страдает, но смотреть, как страдает твоя мать…

Ты не можешь этого избежать, Ханна.

Глубоко вздохнув, распахиваю дверцу машины под отчетливый гул цикад. Сэмпсон, пес моего брата, срывается с крыльца и лает, навострив уши.

— Это всего лишь я, ш-ш-ш! — успокаиваю я его, прежде чем он прыгает, положив передние лапы на мои ноги, и лижет мою руку. — Почему ты на улице?

Пес следует за мной по старым деревянным ступенькам крыльца. Прежде чем открыть сетчатую дверь, я отгоняю мотыльков от фонаря на крыльце. Мама всегда ненавидела, когда эти штуки залетали внутрь. Едва дверь открывается, как Сэмпсон протискивается между моими ногами и косяком и юркает внутрь.

Уже за полночь, поэтому стараюсь не шуметь, когда на цыпочках поднимаюсь по лестнице, но этот фермерский дом был построен в одна тысяча восьмидесятых годах, и половина ступенек скрипит и стонет под моим весом. Дверь в спальню моих родителей все еще приоткрыта. По привычке заглядываю туда, пока иду по коридору. Папа поставил рядом с кроватью старое деревянное кресло-качалку мамы. Одной обветренной рукой он сжимает мамину ладонь, а другой вытирает слезы. Его голова опущена, я уверена, что он молился о чуде, но, к сожалению, я знаю, что означали результаты тестов, которые маме сделали неделю назад. И это было нехорошо. Пройдя мимо двери в комнату брата, я проскальзываю в свою.